Выскочив на крыльцо, она ткнула меня большим пальцем в спину и спросила, долго ли я намерен прохлаждаться. Я подпрыгнул, разинув рот. Его тут же заткнули толстым бутербродом с толстым куском ветчины.
Не успел я прожевать «завтрак», как понял, что сижу в карете, несущейся во весь опор.
— Статуя Грокесса Багрового находится в парке Мэйдл Ильвонской. Если нам повезет, народу там не будет, — сказала Гермиона.
— Почему не будет?
— Не знаю, я сказала «если повезет». Толкователь следит за этим местом и утверждает, что Смех Леопарда по-прежнему в тайнике.
Хлеб с ветчиной не доставил мне никакого удовольствия. Я привык завтракать как человек, а не хомяк, перехватывающий на ходу кусочек-другой. Поэтому, скорчив мину, спросил, почему наши божественные союзники сами не могут добыть нужные артефакты.
— В пророчестве Мартула написано, что это должны делать жители измерений, которым грозит опасность. По-моему, логично.
— Не вижу логики.
— Браул прав, — поддержал меня Квирсел. — Почему бы Мартулу было не написать что-то более разумное?
— Спроси у него, — предложила мопсу Гермиона.
— Ладно, при случае…
— Кстати, — сказал я, — кто такая эта Мэйдл Ильвонская?
Гермиона уставилась на меня, словно я вдруг осмелился подвергнуть сомнению одну из аксиом миропорядка. А я не нарочно — вот не знаю, и все тут, хотя живу в Мигонии всю жизнь. С Грокессом худо-бедно ситуация ясна, но с Мэйдл… Одним словом, Гермиона кипела от возмущения. По ее словам, Мэйдл Ильвонская — это великая и мудрая чародейка, жившая триста лет назад. Она первая стала бороться за права адепток Искусства, первая выступила против многовековой мужской тирании, и именно благодаря ей сегодняшние дамы от магии могут свободно заниматься своими делами.
Квирсел покачал головой и сказал, что наш мир странный. Вот в его измерении дамы изначально делали свои дела свободно.
Я надулся. Вот, оказывается, кому мы обязаны нынешней эмансипацией. Эта Мэйдл была та еще щучка. Благодаря ей, видимо, теперь каждая волшебная персона в юбке задирает нос к Полярной звезде и обзывает всех мужчин вокруг болванами и тупицами.
И ее именем назвали целый парк? От негодования я решил надуться еще сильнее, но мы уже приехали.
Гермиона посмотрела на меня свысока, словно говорила этим: «Такого я от тебя не ожидала!» А вот я не ожидал такого от наших властей. Я в них разочарован и намерен при случае довести это до их сведения…
Высадили нас у больших чугунных ворот парка, состоящих из сплошных завитушек. Взад и вперед через них текли праздношатающиеся. Со столбов мило ухмылялись мраморные горгульи. На них погода тоже действовала благотворно.
— Ты, судя по всему, недоволен, — заметила Гермиона, прицепляя поводок к ошейнику Квирсела. Ему надлежало снова изображать из себя собачку. — Ты не любишь Мэйдл Ильвонскую.
— Я? Да я ее обожаю. У тебя найдется лишний портретик? Я повешу его над своей кроватью и каждое утро буду возносить благодарственные молитвы.
Гермиона прищурилась, помолчала и сказала:
— Хорошо. Я это запомню. Когда-нибудь мы поговорим на эту тему.
— Жду не дождусь!
— Какая муха тебя укусила?
— Она называется: «Браула лишили законного завтрака».
— Сам виноват.
— Конечно…
Препирательства продолжались всю дорогу к точке, помеченной на схеме крестиком.
Парк — это громадное такое место, покрытое плотной зеленой травкой и редкими раскидистыми деревьями. В их тени отдыхающие устраивали пикники с воздушными шарами, писком, визгом и детским ревом. Собаки носились взад-вперед с высунутыми языками и время от времени сшибали какого-нибудь господина или госпожу. Короче, мигонцы весело проводили время, стараясь насладиться последними теплыми днями.
Мы шли по центральной дорожке, пронизывающей парк из конца в конец, а Квирсел, повинуясь своей собачьей составляющей, просто рвался с поводка. Ему не терпелось присоединиться к четвероногим увеселениям. На мое предложение отпустить чародея, Гермиона ответила, что ни в коем разе, у нас дело. Но Квирсела заметили и бросились к нему небольшой толпой в количестве десяти голов. Собаки были разных пород и размеров. Каждая знакомилась с Квирсел ом индивидуально, с соблюдением всех собачьих приличий, и это, разумеется, задерживало нас.
Гермиона не стала церемониться и выдернула мопса из толпы почитателей. И вручила мне. Собаки огорченно вздохнули, Квирсел помахал им лапкой, едва не прослезившись.
— Нам надо сосредоточиться, — сказала волшебница. — Уж больно здесь красиво и тихо. Жди беды.
Я понял, что, возможно, она права, когда увидел памятник Грокессу Багровому.
Легендарный премьер-министр Эртилана, немало сделавший во благо королевства, почему-то стоял в самом дальнем углу парка и популярностью не пользовался. Никто не приходил к его постаменту пролить слезу-другую и вспомнить о былом. Вероятно, все из-за того, что жил он слишком давно. К памятнику приложил свою длань Джулс Клакевит, а следовательно, стоит Багровый здесь уже тысячу лет.
Вид у Грокесса был самый что ни на есть мрачный. Лицо пессимиста и поза человека, страдающего люмбаго, но вынужденного позировать с выпрямленной спиной. У бедолаги в каждом движении чувствовалась скованность. Букли по бокам головы добавляли Грокессу траура.
И таким вот отношением к жизни великий деятель прошлого заражал все вокруг. В его угол почти не добиралось солнце, площадка вокруг густо заросла всякой зеленой дрянью, плющ увил постамент и бронзовую табличку.
Полное запустение. Вдобавок Грокесс порядочно позеленел и уж точно не тянул на свое величественное прозвище.
Всего пяти секунд хватило мне, чтобы проникнуться настроением этого места.
— Ну? — спросила Гермиона, по-хозяйски ткнув руки в бока. — И где все?
«Всех», то есть Талулы и Зубастика, не было.
— Свяжись с ними по амулету, — предложил я через десять минут напрасного ожидания.
— Не буду! — Гермиона упрямилась. — Пусть сами выпутываются. Я считала, что пунктуальность в деле спасения мира — хороший тон, но, видно, ошиблась. Будем действовать сами. Квирсел!
Чародей досконально обследовал площадку вокруг памятника, обнюхал все что можно, включая постамент.
— Тут были какие-то люди, — сказал он, — Несколько.
— Кто именно?
— Понятия не имею. Я не собака и тем более не ищейка, натасканная на розыск. Обратились не по адресу.
И словно в знак протеста Квирсел задрал заднюю лапу. Мы с Гермионой сказали: «Фи», после чего мне велели лезть на памятник.
— Зачем? — удивился я.