Вот пошли по третьему кругу — Фенрир по-прежнему на три метра впереди. Он чувствует, что Южный Ветер начинает сдавать. Как ни отважен, как ни вынослив арабский конек, силы его почти на исходе, он вытягивает шею, словно воля его опережает тело, дыхание у него учащается. Но Фенрир не дает ему перевести дух.

— Хей! Хей! — орет он.

Он и сам уже больше не может, спина болит, ноги сводит, в висках стучит.

Когда Андерс на финишной прямой выкладывает свой козырь и почти догоняет его — уже поздно. Фенрир успел подхватить красную тряпку и размахивает ею над головой. Кричать он не в силах, он почти теряет сознание, но он выиграл! Теперь он чемпион.

Звучат довольно жидкие аплодисменты. Герольф, едва удостоив его поздравлением, начинает командовать: убрать обезглавленные манекены и вспоротые бурдюки, разобрать барьеры. Потом вдруг все отменяет и отсылает всех восвояси, кроме одного паренька, которому велит подождать в сторонке. Фенрир не понимает, в чем дело.

Скоро на поле остаются только они трое: Фенрир, его отец и ожидающий неизвестно чего мальчик. Слышно, как в лесу гомонят птицы. Налетает теплый ветер, шумит ветвями.

— Как насчет еще одной скачки? — спрашивает Герольф со своего вороного.

— Еще одна скачка? — удивляется Фенрир. — Против того мальчика?

— Нет, — говорит Герольф. — Против меня.

Фенрир разевает рот.

— Против вас?

— Да. Если ты, конечно, не слишком устал. Ты не слишком устал?

Он не просто устал, он вымотан до предела. В голове у него шумит. Ноги все еще дрожат от нечеловеческих усилий, которых стоила ему победа.

— Я не устал, — слышит он собственный ответ и проклинает себя за гордость.

— Вот и хорошо, значит, скачем, — говорит Герольф и подзывает мальчика: — Будешь менять манекены и бурдюки по мере надобности.

От усталости или от чего другого Фенриру кажется, что все это — сон. Дурной сон, в котором отец вызывает его на состязание. Ему снится, что они на поле, сам он еле жив еще до старта, кругом никого, кроме них, и он должен показать себя достойным соперником отца. Все так, за исключением того, что это не сон. Это происходит на самом деле.

Мальчик дает отмашку. Фенрир решает избрать ту же тактику, что с Андерсом, и пришпоривает Южного Ветра: Хей! Хей! но могучий вороной Герольфа уже далеко впереди. Он пролетает прямой участок вдоль леса и одолевает ров, крутой берег которого для него словно ничтожная кочка. Фенрир понимает, что уже проиграл, что надеяться не на что, однако не отступается. Он научился этому от человека, который скачет впереди, это врезано в него, как в твердый камень: никогда не сдаваться! Борьба не прекращается, когда больно и тяжко, наоборот, тут-то она и начинается! Надо бороться до последнего, никогда не мириться с поражением! И он продолжает скачку. Все идет вкривь и вкось. Все у него болит. Бурдюк он протыкает только со второй попытки, манекен обезглавливает с третьей, сабля в руке весит целую тонну, он вязнет в грязи так, что не может двинуться с места, слезы ярости застилают глаза…

Когда, завершив, наконец, третий круг, он пересекает финишную черту, Герольф давно уже там. Он небрежно, двумя пальцами держит красную тряпку.

И тут происходит нечто невообразимое.

Герольф соскакивает с коня, отдает какие-то распоряжения мальчику — несомненно, чтобы удалить его, — и направляется к Фенриру, который тоже спешился, весь в грязи и чуть живой от усталости.

— Поди ко мне. Поди, — говорит он.

И раскрывает ему объятия.

«Это все еще сон», — думает Фенрир, однако шаг, который он делает навстречу отцу, — это настоящий шаг, и руки, которые его обхватывают, настоящие, как и грудь, к которой он прижимается.

— Очень хорошо, сын, — только и говорит Герольф. — Очень хорошо.

И крепче прижимает его к груди.

Обратно они едут бок о бок. Время от времени Герольф искоса поглядывает на сына и улыбается ему.

— Андерс дурак, — говорит он. — Должен был знать, что такого парня, как ты, нельзя пропускать вперед, верно? Уж если ты ушел вперед, только тебя и видели!

Фенрир не отвечает. Гордость и торжество распирают ему грудь. «Да, отец, Андерс дурак. Все дураки! Ни один из них нам в подметки не годится — вам и мне, правда, отец?»

В этот вечер, улегшись в постель, он чувствует, как его закруживает, закруживает… Отец… Матушка… — повторяет он и впервые подразумевает Герольфа и Волчицу. Издалека, из самой глубины его души другие зовут его, тянут к нему руки. Высокий спокойный мужчина и тихая светловолосая женщина. «Не забывай нас, — говорят они. — Не предавай нас…» Он плачет и умоляет их: «Оставьте меня теперь в покое! Отпустите, позвольте мне жить! Я не могу больше хранить вам верность. Все это так далеко… Ваши лица удаляются, расплываются. Я уже не знаю, какие вы. Я уже не помню, какие у вас глаза… Я хочу жить, просто жить…»

Он встает с постели и подходит к окошку в задней стене. Однажды кто-то позвал его оттуда, чей-то голос прокричал его прежнее имя. Этот крик долго отдавался у него в памяти, но сегодня вечером его эхо стихает, изглаживается, подобно кругам на воде от упавшего камня: они так же сглаживаются, сходят на нет, и ничего не остается.

Стоя у окна, Фенрир прислушивается. Ночь безмолвствует. Ни крика, ни даже воспоминания о крике. Он возвращается в постель.

— Спасибо, — говорит он тем, которые наконец отпускают его, перестают цепляться за него руками, сердцем. — Спасибо…

И засыпает. Это его третье рождение.

5
Миссия

Оттилия заглянула в дверь и спросила, можно ли ей убрать со стола и уйти.

— Конечно, — сказала Волчица, — вы нам больше не нужны.

Кухарка тут же освободила стол, оставив на нем только два бокала с вином, подбросила дров в камин и вышла, не прощаясь. Волчица и Фенрир остались одни в зале. В камине потрескивал огонь.

— Сегодня утром прибыл гонец, — сказала Волчица.

Фенрир замер, не донеся бокал до рта.

— Гонец?

— Да, он сообщил, что твой отец возвращается.

— Отец возвращается! А вы мне ничего не сказали!

— Прости. Я хотела, чтобы это было для тебя сюрпризом. Я ждала его весь день, но он, видимо, задерживается.

Фенрир отпил глоток, отставил бокал.

— Я его дождусь.