Он услышал, как совсем рядом стучат в дверь дома.
— Эй, есть кто живой?
— Открывайте!
— Заходи давай! Только осторожно.
Теперь голоса доносились из-за перегородки. Впервые за два месяца услышав, как говорят на его родном языке, он не почувствовал никакой радости узнавания. Наоборот, этот язык показался ему враждебным и угрожающим.
— Точно, это здесь, господин лейтенант, смотрите, вон и огонь горит.
— Правда огонь, хоть и едва тлеет…
— Вот откуда дым-то…
— Точно, недаром ведь говорится — нет дыма без огня!
— Вот-вот: нет дыма без огня! Ха-ха-ха! прямо как по писаному!
— А это чего на полу?
— Похоже, кровь…
— Да, липнет и мажется.
— Дай-ка гляну… точно, кровь: липкая и мажется…
— Так и есть, липкая, мажется — точно, кровь…
— А вон там! Глядите, господин лейтенант! Вон, на стенке!
— Мундир! Наизнанку вывернутый!
— Вот откуда выражение «перевертыш»!
— Точно, лучше не скажешь!
— Думается, птичка где-то недалеко…
— Наверно, недалеко… Гнездо-то вот оно!
— Ого, смотри! Вон, в спальной клети — ружье висит!
— Точно, ружье! Похоже, охотничье.
Потом другой голос, низкий и властный, от которого остальные примолкли:
— Фенрир, возьми с собой троих-четверых и обыщи хлев.
Алекс уткнулся в мягкую гриву Факси, чувствуя, как колотится его сердце, чуть не выпрыгивая из груди. У него мелькнула было мысль зарыться в солому в глубине хлева, но перспектива быть обнаруженным в таком унизительном положении, да еще, чего доброго, подколотым вилами, его решительно не устраивала. Найдут так найдут.
Кто-то возился некоторое время с щеколдой, потом принажал на дверь плечом.
— Без толку. Изнутри заперто.
Другой заглянул в окошко, постучал в стекло.
— Там лошадь. И сани, кажется. И матрас на полу!
В дверь заколотили, видимо, прикладом.
— Открывай! Мы знаем, что ты там. Открывай и выходи с поднятыми руками.
— Выходи, мы тебе ничего не сделаем.
— Открывай!
— Сейчас дверь высадим…
— Сейчас подожжем…
Алекс не шелохнулся.
Отвечать он тоже не стал. То, что он мог бы сказать, было для них пустым звуком: «Вы не понимаете, я дезертировал не потому, что я трус, я дезертировал, чтоб не потерять Лию… Я знаю, что вы втопчете меня в грязь своей ненавистью и презрением, но мне не стыдно… Чего мне стыдиться? Я ни о чем не жалею… Нет, об одном очень даже жалею: что мы не покинули эту деревню с утра пораньше, до вашего появления… Еще жалею, что Лия спустилась на равнину проверить ту ловушку и вы ее заметили и схватили — так ведь все было?»
Дверь содрогнулась от первого удара. За ним последовали другие. Должно быть, они нашли топор на дровах за домом.
«Перестаньте, не ломайте дверь, я вас боюсь. Да, боюсь — боюсь вашей грубой силы, вашей уверенности в собственной правоте. Боюсь за Лию, которая больше не кричит. Что вы с ней сделали? Что собираетесь с ней сделать? Что станется с ней без меня? Интересно, нашла ли она в ловушке своего кролика?.. За себя я тоже боюсь — боюсь того, что меня ждет: того черного, зловещего, безымянного, о чем я пока не хочу думать, но уже чувствую, что оно у меня внутри, в каком-то темном углу, и мне от этого больно».
Доски затрещали, в щели показалось лезвие топора. Еще два удара, и образовался пролом. В него просунулась рука и принялась нашаривать засов.
«Ты добрый конь, Факси. Ты дарил нам свое тепло. Ты везешь сани, с грузом или без, куда тебе велят, ты несешь на спине любого и не берешься его судить — будь то твой хозяин, живой или мертвый, будь то здешний уроженец или fetsat… будь то Лия, или я, или кто-нибудь из этих солдат, которые сейчас войдут. Я глажу твою гриву, Факси, и благодарю тебя, это последнее, что я еще волен сделать. Потому что я еще пока что на воле, вот сейчас, эти последние секунды я еще вольный человек… ekletyen…»
Внезапно засов подался, и дверь распахнулась настежь, впуская в хлев яркий белый свет. Вошли пятеро и встали в ряд, преграждая выход. Трое слева были его ровесники, они наставляли на него ружья с самым грозным видом; четвертый, стоявший против света, в очках, казался скорее испуганным, чем воинственным.
Пятый был Бриско.
Он узнал его с первого взгляда, и это было как удар молнии. Не было и тени сомнения: пятый солдат, крайний справа, высокий, выше остальных, с крупным носом и жестко, почти жестоко сжатым ртом — пятый солдат был его брат Бриско. Едва их взгляды встретились, он это сразу понял. Глаза — это окна души. Он испытал это, когда канул в глаза Лии два месяца назад. И вот теперь он переживал то же самое и с той же силой, поймав взгляд Бриско. В один миг все его детство хлынуло ему в сердце. Тысячи часов игр, согретых этим взглядом, полным нежности и смеха, десять лет, освещенных этим радостным, доверчивым взглядом…
«Я спасен, — подумал он, — спасен…»
Но это продолжалось лишь долю секунды — а потом он понял, что Бриско его не узнал. Он вспомнил, что уже несколько дней не брился. Со скверной бритвой Родиона это было не бритье, а мучение, он и бросил. Какой ты колючий, — говорила Лия. Но неужели от этого он так изменился, что… Нет, что за глупости, дело не в бороде. Бриско не видел его восемь лет, вот в чем причина.
— Руки вверх! — рявкнул один из солдат. — И выходи, хватит за лошадь прятаться!
Он поднял руки. Те смотрели на него с любопытством, чуть ли не завороженно.
«Так вот что за зверь дезертир», — казалось, думали они. Один подошел, обшарил его, вывернул карманы, нашел там нож.
— Порядок, больше у него ничего нет.
— Выходи на улицу, давай, шевелись.
Он пошел к двери, обуреваемый разнородными, но одинаково сильными чувствами: страхом пойманного зверя и ощущением чуда от встречи с Бриско. Он гадал, увидит ли во дворе Лию. Почему ее больше не слышно?
— Погулял, и будет… — проворчал кто-то из солдат, когда он проходил мимо.
«Я не гулял, — хотелось ему сказать, — я два раза чуть не погиб…»
Перед хлевом безмолвно и неподвижно стояло еще человек десять. Их начальник в чине лейтенанта бесстрастно смерил его взглядом с высоты своего коня. Два капрала по бокам от него кивали и ухмылялись.
— Вот он, наш путешественник… — сказал один.
— Да, вот и он, — подтвердил другой.
— Имя, звание, подразделение? — спросил лейтенант.
— Александер Йоханссон, рядовой второго класса, четвертый пехотный…