Так в своем стане широком трудились ахейские мужи.

Боги меж тем восседали вкруг Зевса, метателя молний,

И на большие дела меднолатных ахейцев смотрели.

Начал меж них говорить Посейдон, сотрясающий землю:

«Зевс, наш отец! На земле беспредельной какой же из смертных

Станет теперь сообщать свои мысли и цели бессмертным?

Разве не видишь, какую построили стену ахейцы

Пред кораблями своими, какой вкруг стены глубочайший

Вывели ров? А богам принесли ли они гекатомбы?

Слава о ней разойдется, куда лишь заря достигает,

И позабудут о той, которую мы с Аполлоном

Лаомедонту герою с такою построили мукой!»

Сильно разгневавшись, Зевс, собирающий тучи, ответил:

«Бог многомощный, землей потрясающий, что говоришь ты?

Пусть бы уж замыслов этих другой из богов устрашился,

Кто пред тобою намного слабей и руками, и духом.

Слава ж твоя разойдется, куда лишь заря достигает!

Не огорчайся! Когда меднолатные мужи ахейцы

В милую землю родную в судах отплывут крутобоких,

До основания стену ты смоешь и, в море обрушив,

Сызнова берег высокий покроешь морскими песками,

Чтоб и следа от великой ахейской стены не осталось».

Так меж собою вели разговоры бессмертные боги.

Солнце меж тем закатилось, окончили дело ахейцы,

В станах своих закололи быков и за ужин уселись.

Прибыло много судов в это время, вином нагруженных,

Посланных с Лемноса сыном Язона Евнеем ахейцам;

Пастырь народов Язон с Гипсипилой его породили.

Двум Атрея сынам, Агамемнону и Менелаю,

Тысяча мерок вина посылалась Евнеем отдельно.

Все остальные ахейцы вино с кораблей получали,

Эти — медью платя, другие — блестящим железом,

Шкуры волов приносили, коров на обмен приводили

Или же пленных людей. И устроили пир богатейший.

Всю эту ночь напролет длиннокудрые мужи ахейцы

В стане своем пировали (в стенах городских же — троянцы).

Всю эту ночь напролет, замышляя недоброе, в небе

Зевс промыслитель гремел, и бледнели ахейцы от страха.

Наземь вино проливали из кубков. Никто не решался

Пить, не свершив наперед возлиянья сверхмощному Зевсу.

Все улеглись, наконец, и сна насладились дарами.

Песнь восьмая Прерванная битва

В платье шафранном Заря простиралась над всею землею.

Созвал Зевес молнелюбец бессмертных богов на собранье

На высочайшей вершине Олимпа, горы многоглавой.

Сам он к богам говорил. А бессмертные молча внимали.

«Слушайте слово мое, о боги, и вы, о богини!

Слушайте то, что в груди меня дух мой сказать побуждает.

Чтобы никто из бессмертных, ни женщина-бог, ни мужчина,

Чтобы никто мне перечить не смел, чтобы все без изъятья

То, что скажу, исполняли! Пора с этим делом кончать мне!

Если ж замечу, что кто из богов, отделясь потихоньку,

Будет стараться троянцам ли помощь давать, иль данайцам, —

Тот на Олимп возвратится, позорнейше мною избитый.

Либо, схвативши, швырну я ослушника в сумрачный Тартар,

Очень далеко, где есть под землей глубочайшая бездна,

Где из железа ворота, порог же высокий из меди, —

Вниз от Аида, насколько земля от небесного свода.

Там он узнает, насколько могучее всех я бессмертных.

Иль вот попробуйте, боги, — чтоб всем вам самим убедиться, —

Цепь золотую спустите с высокого неба на землю,

Все до последнего бога и все до последней богини

За цепь схватитесь, — и все же не стащите с неба на землю

Вы устроителя Зевса всевышнего, как ни старайтесь!

Если же я, не на шутку решившись, повлечь пожелаю, —

С морем самим и с самою землей эту цепь повлеку я;

После вокруг олимпийской вершины ее обмотаю, —

И средь воздушных просторов весь мир на цепи той повиснет.

Вот я насколько сильнее и смертных, сильней и бессмертных!»

Так говорил он. Молчанье глубокое боги хранили.

Грозная речь молневержца Кронида их всех поразила.

Заговорила тогда совоокая дева Афина:

«О наш родитель Кронид, повелитель, меж всех высочайший!

Знаем прекрасно мы сами, что сила твоя необорна.

Но глубоко мы жалеем душой копьеборных данайцев:

Скоро погибнут они, исполняя свой жребий жестокий.

Все мы однако от битвы воздержимся, если велишь ты.

Мы только дать бы хотели полезный совет аргивянам,

Чтобы под гневом твоим не погибнуть им всем без остатка».

Ей отвечал, улыбнувшись, Зевес, собирающий тучи:

«Тритогенея, не бойся, дитя мое милое! Это

Я говорю не всерьез, а к тебе я вполне благосклонен».

Так он сказал и запряг в колесницу коней медноногих,

Пару быстрых коней с золотою и длинною гривой,

В золото тело и сам облачил, и сработанный дивно

Бич захватил золотой, и, в блестящую став колесницу,

Коней ударил бичом. Не лениво они полетели,

Между землею паря и усеянным звездами небом.

Прибыл Кронион на Иду, зверей многоводную матерь,

К Гаргару, где его роща и жертвенник в ней благовонный.

Остановил лошадей там родитель бессмертных и смертных,

От колесницы отпряг и густым их туманом окутал.

Сам же, могуществом гордый своим, на вершинах уселся,

На корабли аргивян и на город троянцев взирая.

Длинноволосые мужи-ахейцы, поспешно поевши,

Стали в становьях своих облекаться для битвы в доспехи.

В городе в бой, со своей стороны, снаряжались троянцы, —

В меньшем числе; но и так они к битве рвалися кровавой:

Необходимость гнала их за жен и детей своих биться.

Настежь раскрылись ворота. Войска через них устремились

Конные, пешие. Всюду стоял несмолкающий грохот.

Сблизясь, на месте одном очутились враждебные рати.

Сшиблися разом и щитные кожи, и копья, и силы

Меднодоспешных мужей. Ударялись щиты друг о друга

Выпуклобляшные. Всюду стоял несмолкающий грохот.

Вместе смешалося все, — похвальбы и предсмертные стоны

Тех, что губили и гибли. И кровью земля заструилась.

С раннего утра все время, как день разрастался священный,