Ее улыбка — последнее, что я вижу перед сном.
— ТОДД!
Я вскакиваю, очнувшись от кошмара, в котором Тодд ускользал от меня…
С коленей Мэдди на пол с грохотом падает книга, а сама она просыпается и удивленно моргает, глядя по сторонам. Наступила ночь, в комнате темно, и только рядом с креслом Мэдди горит маленькая лампадка.
— Кто такой Тодд? — спрашивает она, зевнув и хитро улыбаясь. — Твой парень? — Увидев мой взгляд, она тут же мрачнеет. — Кто-то близкий и дорогой?
Я киваю, все еще тяжело дыша. Мокрые от пота волосы налипли на лоб.
— Да, близкий и дорогой.
Она наливает мне стакан воды из кувшина на прикроватной тумбочке.
— Что случилось? — говорю я, отпив. — Зачем вас созывали?
— Ах да! — Мэдди откидывается в кресле. — Было очень интересно.
Она рассказывает, как весь город — больше не Хейвен, а Нью-Прентисстаун (от этого названия у меня сердце уходит в пятки) — собрался смотреть на прибытие армии и казнь старого мэра.
— Вот только никакой казни не было, — говорит Мэдди. — Он его помиловал. Сказал, что и нас помилует. Что забирает у нас лекарство от Шума — этому никто не обрадовался, конечно, все-таки в тишине жилось очень хорошо — и что мы должны знать свое место, помнить, кто мы такие, и строить новый дом для переселенцев, которые скоро прибудут.
Мэдди приподнимает брови и ждет, что я скажу.
— Я и половины не поняла. Выходит, вы изобрели лекарство?
Она качает головой, но не отрицательно, а изумленно.
— Боже, ты и впрямь не здешняя, правда?
Я отставляю стакан с водой, подаюсь вперед и тихо шепчу:
— Мэдди, где-нибудь поблизости есть коммуникационный узел?
Она смотрит на меня так, словно я предложила ей полететь на одну из лун.
— Мне надо связаться с кораблями, — говорю я. — Это может быть что-то вроде огромной железной тарелки или башни…
Мэдди задумчиво смотрит по сторонам.
— На холмах есть старая железная башня, — наконец шепчет она в ответ, — но я не знаю, для чего она. Ее давным-давно забросили. К тому же, туда не добраться — всюду солдаты, Ви.
— Она очень высокая?
— Довольно-таки. — Мы все еще перешептываемся. — Говорят, сегодня ночью перевезут последних женщин.
— Зачем?
Мэдди пожимает плечами:
— Какая-то женщина сказала Коринн, что спэков тоже отгородили.
Я резко сажусь и чувствую, как тянет под бинтами.
— Спэков?!
— Ну да, это такой местный вид…
— Знаю. — Я пытаюсь выпрямиться невзирая на повязку. — Тодд мне много чего рассказывал про ваше прошлое. Мэдди, если он решил отделить женщин и спэков, мы в опасности! Хуже и быть не может!
Я сбрасываю с себя одеяло, чтобы встать, но живот тут же пронзает молния боли. Я вскрикиваю и падаю назад.
— Ну вот, шов потянула! — с упреком говорит Мэдди, подскочив ко мне.
— Пожалуйста! — Я скриплю зубами от боли. — Надо выбираться отсюда. Надо бежать!
— В таком состоянии бегать нельзя, — говорит она, протягивая руку к моей повязке.
И в эту секунду в палату заходит мэр.
[Виола]
Ведет его госпожа Койл. Лицо у нее еще суровей, чем всегда, лоб нахмурен, губы поджаты. Хоть мы виделись всего раз, я прекрасно понимаю, что она очень недовольна происходящим.
Мэр встает за ее спиной. Высокий, худой, но широкоплечий, весь в белом… и в шляпе, которую даже не потрудился снять.
Мне впервые удается рассмотреть его как следует. Когда он подошел к нам вплотную на площади, я истекала кровью и умирала.
Но это он.
Ошибки быть не может.
— Добрый вечер, Виола, — говорит мэр. — Я так давно мечтал с тобой познакомиться.
Госпожа Койл замечает, что я пыталась скинуть одеяло и что Мэдди тянется ко мне:
— Что случилось, Мадлен?
— Ей кошмар приснился, — отвечает Мэдди, переглянувшись со мной. — Боюсь, как бы шов не разошелся.
— Хорошо, позже посмотрим, — говорит госпожа Койл и серьезным тоном — так что Мэдди сразу настораживается — добавляет: — А пока дай ей четыреста единиц корня Джефферса.
— Четыреста? — удивленно переспрашивает Мэдди, но потом замечает выражение лица начальницы и тотчас кивает: — Хорошо, госпожа Койл.
Напоследок стиснув мою ладонь, она выходит из комнаты.
Оба долго смотрят на меня, потом мэр говорит:
— Спасибо, госпожа.
Она тоже выходит, бросив на меня молчаливый взгляд — то ли она хочет успокоить меня, то ли попросить о чем-то или предупредить, — но я слишком напугана, чтобы попытаться это выяснить. Она закрывает за собой дверь.
И я остаюсь наедине с мэром.
Он тянет время и молчит, пока мне не становится окончательно ясно: надо что-то сказать. Я кулаком прижимаю к животу простыню, все еще чувствуя резкую боль при каждом движении.
— Вы мэр Прентисс. — Мой голос дрожит, но я все-таки произношу это.
— Президент Прентисс, — поправляет меня он, — но ты меня знаешь как мэра, разумеется.
— Где Тодд? — Я смотрю ему в глаза. Не моргая. — Что вы с ним сделали?
Он опять улыбается:
— Твои первые слова были умными, вторые — храбрыми. Думаю, мы подружимся.
— Он ранен? — Я сглатываю поднимающуюся в груди боль. — Он жив?
Первую секунду мне кажется, что он и не подумает отвечать, даже не подаст виду, что услышал мой вопрос, однако в следующий миг я получаю исчерпывающий ответ:
— У Тодда все хорошо. Он жив, здоров и постоянно спрашивает о тебе.
Я вдруг понимаю, что все это время не дышала.
— Правда?
— Разумеется.
— Я хочу его увидеть.
— Он тоже хочет тебя видеть, — говорит мэр Прентисс, — но не торопись, всему свое время.
Мэр продолжает улыбаться, почти по-дружески.
Передо мной стоит человек, от которого мы бежали несколько недель подряд, он стоит рядом со мной, а я даже не могу толком пошевелиться.
И он улыбается.
Почти по-дружески.
Если он что-нибудь сделал Тодду, если он хоть пальцем его тронул…
— Мэр Прентисс…
— Президент Прентисс, — снова поправляет меня он, и вдруг его голос веселеет: — Впрочем, можешь звать меня Дэвид.