Я ничего не отвечаю, только еще сильней давлю на повязку, не обращая внимания на боль.
В мэре есть что-то странное. Что-то неуловимое…
— Конечно, если позволишь называть себя Виолой.
Раздается стук в дверь, и в палату входит Мэдди с каким-то пузырьком в руке.
— Корень Джефферса, — говорит она, глядя в пол. — От боли…
— Да-да, конечно. — Сложив руки за спиной, мэр отходит от кровати. — Делайте что нужно.
Мэдди наливает мне стакан воды и смотрит, как я проглатываю четыре желтые капсулы — на две больше, чем мне давали раньше. Потом она забирает стакан и, стоя спиной к мэру, бросает на меня многозначительный взгляд — без тени улыбки, зато очень решительный и храбрый, — так что мне сразу становится чуть спокойней, чуть легче.
— Она быстро утомится, — предупреждает Мэдди мэра Прентисса, все еще не глядя на него.
— Понимаю, — кивает тот.
Мэдди выходит, закрывает за собой дверь, и по моему животу тут же разливается приятное тепло. Однако боль и дрожь уходят не сразу.
— Ну, можно? — спрашивает мэр Прентисс.
— Что?
— Называть тебя Виолой?
— Я не в силах вам помешать, — говорю я. — Зовите как хотите.
— Хорошо, — отвечает мэр, не садясь и не шевелясь, с прежней улыбкой на лице. — Когда тебе станет лучше, я бы очень хотел с тобой побеседовать.
— О чем?
— Как же, о кораблях, разумеется. Которые с каждой минутой все ближе и ближе.
Я проглатываю слюну:
— О каких еще кораблях?
— О нет, нет, нет. — Он качает головой, хотя продолжает улыбаться. — В начале нашего знакомства ты проявила такую храбрость и ум… Прошу, не порть это впечатление. Страх не помешал тебе обратиться ко мне уверенным и спокойным голосом. Твое поведение достойно восхищения. — Он опускает голову. — И все же этого недостаточно. Мне нужна честность. Мы должны начать с честности, Виола, иначе как мы вообще можем чего-то добиться?
«Добиться чего?» — думаю я.
— Я сказал тебе, что у Тодда все хорошо, — говорит мэр Прентисс. — И это чистая правда. — Он кладет руку на спинку моей кровати. — С ним и дальше будет все хорошо, обещаю. — Он умолкает. — А ты будешь честна со мной.
Я начинаю понимать, что это ультиматум.
Тепло от живота расходится по телу, замедляя и сглаживая все вокруг. Молнии в животе утихают, но с облегчением приходит и сон. Зачем мне дали целых две дозы? Я так быстро усну, что даже не смогу поговорить с…
О…
О!
— Мы с Тоддом должны увидеться, иначе я вам не поверю, — говорю я.
— Скоро, — отвечает мэр Прентисс. — Сперва нам предстоит еще очень многое сделать в Нью-Прентисстауне. И переделать.
— Даже если никто этого не хочет. — Мои веки начинают смежаться. Я с трудом их разлепляю и только тогда до меня доходит, что я сказала это вслух.
Мэр вновь улыбается:
— Последнее время мне часто приходится это говорить, Виола. Война кончилась. Я тебе не враг.
Я поднимаю на него удивленный и сонный взгляд.
Я боюсь его. Честное слово.
Но…
— Вы были врагом женщин Прентисстауна, — говорю я. — И всех жителей Фарбранча.
Его лицо неуловимо каменеет, и ему явно не хочется, чтобы я это заметила.
— Сегодня утром в реке обнаружили труп, — говорит он. — Труп с ножом в горле.
Я изо всех сил стараюсь удержаться, чтобы не вытаращить глаза: не помогает даже корень Джефферса.
— Вероятно, смерть эта вполне объяснима. У жертвы определенно были враги.
Я вспоминаю, как сделала это…
Как вонзила нож…
И закрываю глаза.
— Что же до меня, — говорит мэр, — то война кончена. Моя военная служба подошла к концу, теперь моя задача — править и объединять людей.
Ну-ну, объединять, разлучая, думаю я, но дышу все медленней, а белый цвет стен вокруг становится все ярче и ярче — он не слепит, он мягкий и ласковый, в нем хочется утонуть и спать, спать, спать. Я еще глубже погружаюсь в подушку.
— Что ж, я пойду, — говорит мэр. — До скорых встреч.
Я начинаю дышать ртом. Со сном бороться уже невозможно.
Мэр видит, что я уплываю.
И делает ужасно странную вещь.
Он подходит ближе и почти заботливо накрывает меня простыней.
— У меня к тебе последняя просьба.
— Какая? — спрашиваю я, не открывая глаза.
— Зови меня Дэвид.
— Что? — Язык едва ворочается.
— Я хочу, чтобы ты сказала: «Спокойной ночи, Дэвид».
Из-за лекарства я совершенно не владею собой, и слова слетают с губ без моего ведома:
— Спокойной ночи, Дэвид.
Сквозь дымку наркотического сна я вижу, что мэр выглядит удивленным… и даже немного расстроенным.
Однако он быстро берет себя в руки:
— И тебе, Виола. — Он кивает и шагает к двери.
Тут до меня доходит, в чем дело, что именно в нем изменилось.
— Не слышу вас, — шепчу я.
Он замирает и оборачивается:
— Я сказал: «И тебе…»
— Нет, я про другое, — кое-как выдавливаю я. — Я не слышу ваших мыслей.
Мэр вскидывает брови:
— Ну еще бы.
Я засыпаю прежде, чем за ним закрывается дверь.
Я сплю долго, очень долго, а когда открываю глаза, комната уже залита солнечным светом, и я пытаюсь понять, что произошло на самом деле, а что мне приснилось.
(…отец протягивает руку и помогает мне забраться по лестнице в люк. «Добро пожаловать на борт, шкипер…»)
— Ты храпишь, — произносит чей-то голос.
На стуле сидит Коринн и так быстро орудует иголкой над тканью, что кажется, это чьи-то чужие и злые руки летают над ее коленями.
— Неправда, — говорю я.
— Ей-богу, как корова в охоте.
Я сбрасываю одеяла. Кто-то сменил мне повязки, и резкая боль в животе исчезла — видимо, швы наложили заново.
— Давно я сплю?
— Больше суток. — В ее голосе слышится укор. — Президент уже дважды присылал людей — справиться о твоем здоровье.
Я кладу руку на бок и осторожно щупаю рану. Боли почти нет.
— Что же, тебе нечего на это сказать? — вопрошает Коринн, яростно работая иголкой.
Я хмурюсь:
— Что тут скажешь? Я его первый раз в жизни видела.