1
Он увидел их сразу же, как спустился в Морскую гостиную. Они стояли молча, и было их два, если не три десятка. Илана или, вернее, те, кто взял принцессу на сворку, предусмотрели все. В том числе и его отказ, и то, что его никто не станет здесь искать.
Рене был не из тех, кто лжет сам себе; он понимал, что рассчитывать не на что. Как бы он ни дрался, ему не перебить две дюжины опытных воинов. Адмирал нехорошо ухмыльнулся и встал в позицию. Массивная мебель и размеры комнаты не позволяли навалиться на него всем сразу. Хотя биться с пятью порой сложнее, чем с тремя десятками: если полезут все сразу, мешая друг другу, — все шанс… Странно, что они не стреляют! Хотя чего ж тут странного?! Хотят взять живым! Воскресший Годой положит половину своих сигурантов, лишь бы отплатить за Старую оружейную. После всего просто убить для Михая мало. Как говорит Жан-Флорентин? Славу смерть щадит, славу убивает только позор…
Рене воспользовался последними мгновениями затишья, чтобы оценить обстановку: отступать некуда, окна высоко и забраны решетками. Пустить в ход магию не выйдет, на это нужно время и возможность сосредоточиться. Оставались шпага, кинжал и пресловутая удача, которой, похоже, надоело возиться с сумасшедшим эландцем. Прорваться вниз по лестнице, миновать нижний зал и ускакать — задача невыполнимая. Что ж, придется умирать на месте. Но живым его не возьмут — если даже кому-то и удастся его оглушить и схватить, на Жана-Флорентина можно положиться. Тот, кто превращает яд в воду, способен из ничего добыть смерть… Но напоследок он, Рене Аррой, сделает все, чтобы его запомнили надолго.
Какое-то время было так тихо, что отчетливо слышалось, как за обивкой шуршит какое-то существо. Затем началось. Первым двинулся плечистый тарскиец, как-то взявший на глазах Рене матерую медведицу. Охотник был левшой и превосходно владел ножом. Хорошее начало. Странно, что лезут поодиночке… Что, собственная самонадеянность и уверенность в победе не позволяют навалиться на него сразу четверым или это у них разведка? Нож в руке плечистого запорхал бабочкой, кромсая в клочья воздух… По законам поединка против ножа полагается выйти с кинжалом…
Рене нехорошо усмехнулся — ну что, воронье, затеяли показательный бой? Дурость распоследняя… или кто-то не понял, что он будет убивать, даже умирая? И, значит, о Кодексе Розы нет и речи. Если хочешь достичь цели, конечно…
Адмирал неожиданно отступил на шаг, крутанулся, и боевой клинок, более тяжелый, чем большинство арцийских шпаг, вошел в горло охотника. Второго удара не потребовалось.
2
Уанн ощутил странное волнение. Ему словно бы стало трудно дышать, перед глазами замелькали пронзительно-яркие искры. Маг, схватившись за сердце, опустился на кстати подвернувшееся бревно. Над головой пьяно выплясывали созвездия позднего лета, пахло смолой и ягодами. Неподалеку звенел горный ручеек. Уанн торопливо унял колотившееся сердце и попытался разобраться в своих ощущениях. Ледяные пальцы, сдавившие сердце, не имели ничего общего с обычной человечьей хворью, не были они и нацеленным в него магическим ударом.
Маг-одиночка сосредоточенно рылся в памяти, но ничего умнее того, что он чует опасность, грозящую кому-то, с кем он, Уанн, связан нерасторжимыми узами, в голову не приходило. Людские трактаты и эльфийские провидцы твердили, что удушье, внезапную слабость и необъяснимую тоску чуют родичи, возлюбленные и друзья тех, кто попал в беду. У мага-одиночки не имелось никого, кто вспомнил бы о нем в последнее мгновение, а сам он думал лишь о том, как незаметно перейти Корбутский хребет, и все же отмахнуться от непонятных ощущений Уанн не мог. Немного поколебавшись, он достал оправленный в серебро красивый сине-лиловый камень, даже не вздрогнув, надрезал охотничьим ножом свой мизинец и, прижав камень к ранке, закрыл глаза, представляя тех, кому он доверял.
Теперь все, кого он видит внутренним взором, ощутят то же сосущее беспокойство. Может быть, кто-то вспомнит нечто важное, глянет под ноги или по сторонам, поедет другой дорогой, выплеснет в огонь налитое другом вино… Большего Уанн сделать не мог, большего не сделал бы никто.
3
Боли он не чувствовал, только ярость. В последний свой час герцог Аррой словно бы сбросил двадцать лет, вновь став Счастливчиком Рене, отчаянным маринером, что первым бросался на абордаж и последним вкладывал шпагу в ножны.
Испытанный в боях и походах клинок очертил границу круга, прорваться в который не мог никто. Казалось, у эландца не две руки, а восемь, как на странных фресках Желтой империи Канг-Ха-Он. Клинок маринера чертил замысловатые фигуры, а движения самого Рене были легки, прихотливы и непредсказуемы, как пляска пламени. На полу, скользком от крови, уже валялось семеро убийц, еще один, с разбитой головой, — в углу, за шкафом, но сам Рене все еще оставался более-менее невредимым. Как бы быстро ни двигался противник, адмирал умудрялся упредить его движения. Когда с разрубленной шеей рухнул очередной убийца — худой вертлявый малый, так глупо позволивший выбить у себя шпагу, наступило затишье. Оставшиеся сигуранты замерли, как собаки, догнавшие матерого волка, но пасующие перед его клыками. Адмирал стоял перед ними, чуть наклонившись вперед и часто дыша, как никогда сильно напоминая зверя со своего герба. Белые волосы потемнели и слиплись, камзол расстегнут, на шее — черная цепь, в левой руке — кинжал, в правой — шпага. И он улыбался врагам, бешено блестя яркими голубыми глазами:
— Похоже… дело оказалось несколько труднее, чем думалось Михаю… Не правда ли, господа?
4
У Романа было правило: выслушивай всех, но поступай по-своему. За годы скитаний эльф убедился в том, что этот нехитрый принцип весьма способствует сохранению жизни и совести. На сей раз пойти наперекор Примеро барда заставила тревога за тех, кого он оставил. Пусть решение пуститься на поиски Проклятого было правильным и своевременным, Стефан, Рене, Шандер, Лупе занимали слишком много места в сердце эльфа, чтобы уйти, не зная, что происходит в Гелани. Нежелание Преступивших показать ему друзей сначала удивляло, затем — бесило и, наконец, стало тревожить. Когда до начала похода к Последним горам осталось два дня, либер не выдержал.
Поводом послужил кошмар, которого Рамиэрль не помнил. Осталось лишь сосущее чувство тревоги. Проснувшись в холодном поту, Рамиэрль лихорадочно оделся, выскочил из дома и понесся к Луже. Он никогда ранее не пробовал там колдовать, но почему-то не сомневался, что справится, и не ошибся.
То ли Нэо, сам того не заметив, пересек незримую черту, отделяющую пусть и поднаторевшего в магии эльфа от Преступившего, то ли помогло кольцо Проклятого или он сам, но все получилось с первого раза. Роман уже видел, как Уанн вызывает в темной воде образ того, что когда-то где-то происходило, но не пытался понять, что тот творит. Тем не менее какие-то слова словно бы сами собой слетали с губ разведчика, а глаза требовательно смотрели в черную глубину, и та начала светлеть, в ней замелькали хаотичные пестрые точки, постепенно складывающиеся в туманные образы. Затем вода вновь застыла зеркалом, отражающим узенький лунный серп, но своего отражения Роман не увидел. Значит, все шло так, как надо.