— Я НЕ хочу говорить о суде. — Так вот почему Мишель так часто ездил в Гайярэ. — И уж тем более не хочу тебя принуждать. Как бы ни был Алва перед тобой виноват, это ваше дело. Или, если позволишь, еще и мое, но корона здесь ни при чем.
— Рокэ Алва передо мной не виноват. — Катарина закусила губу. — Это я виновата перед ним и перед Фердинандом. Я была дурочкой, из которой выросла трусливая дрянь.
Сперва мной крутила мать, потом братья и кансилльер, а я ненавидела не тех, кого надо. Не себя, не эра Августа, не Ги, а мужа, Ворона, Сильвестра. За свои грехи ненавидела, потому что сказано: «Не по словам, но по делам суди человека». Рокэ зол на словах, но не в делах… Его убьют?
— Нет, — хотел бы он сам в это верить, — герцог Алва слишком ценный заложник, просто ходят слухи, что Ворон на свободе. Альдо решил его показать, чтоб не болтали, только и всего.
— Ты можешь поклясться? — Губы Катари дрожали.
— Разумеется. — Одной клятвой больше, одной меньше…
— Слава Создателю… Робер, ответь ты иначе, я бы пришла в суд и сказала правду. Не ту, что хочет услышать твой король.
Его король… Нет у него короля, зато есть долги перед югом, Олларией, его солдатами, перед кузиной, наконец.
— Ты не устала?
— Нет, — покачала головой Катари, но на предложенную руку оперлась. — Пройдемся до беседки. Это мое любимое место…
— Конечно, пройдемся. — Мэллит с Альдо, так почему же ему не больно? Проклятая пустота высосала даже любовь, а может, это случилось раньше, но ему было некогда оглянуться. Говорят, несбывшаяся любовь оборачивается ненавистью, а ему просто жаль.
— Как он? — спросила кузина. — Вы ведь виделись… Он здоров?
— Да, — выдал желаемое за действительное Эпинэ, — то есть должен быть здоров. Левий его навещает, он может, а я был в Багерлее только раз… Тогда… тогда все было в порядке.
— Спасибо, — непонятно за что поблагодарила Катари. — Я боялась… Алва никому не уступит, а твоему королю тем более.
— Он и не уступил. — Вспоминать об Альдо не хотелось мучительно, и Робер торопливо улыбнулся: — Я говорил, что Моро у меня? Представь себе, мы неплохо ладим…
— С этим зверем?! — Пальчики кузины судорожно сжались. — Умоляю тебя, будь осторожен… Моро — убийца!
— Мне он не страшен, — заверил Робер. — Рокэ сам дал мне в руки уздечку, Моро это помнит… Ты и представить не можешь, какой это умница. Пока я болел, он себе в конюхи моего капитана выбрал. Остальные в денник даже войти не могли.
— И все-таки он опасен, — неуверенно произнесла Катарина.
— Для других, без сомнения, — засмеялся Эпинэ, — но другие в здравом уме к нему не сунутся. Ну, успокоилась?
— Да. — Тонкий профиль Катари казался хрустальным или ледяным. — Ты получаешь письма от Айрис? Что она пишет?
— Ничего. — Ступенька была совсем низкой, но кузина все-таки споткнулась. — Осторожней!
Женщина не ответила, ее лицо было бледным и отрешенным. У беседки дорожка сворачивала, обвивая колючие кусты, в которых пряталась крылатая кошка. Не Лауренсия, но как же похожа!
«Скачи! На огонь… Во имя Астрапа!..» Не в той ли скачке он сбросил с шеи любовь, сбросил и не заметил?
— Катари, ты знаешь, что это за статуя?
Бывшая королева повернула голову, возвращаясь из иных миров. В светлых глазах плеснулось удивление и узнавание.
— Мне страшно на тебя смотреть… Ты так похож на Мишеля, только эта прядь… Откуда она?
— Память, — пошутил Эпинэ, — о том, как меня не убили. Вернее, о том, как убили не меня. Маленьким девочкам лучше не знать.
— Я тебе соврала, — внезапно вскинула голову Катари, — мерзко соврала… Я не стала бы защищать Рокэ, я бы струсила.
— Не кори себя, — Робер обнял сестру за плечи, — не надо. Ты — женщина, а не драгун.
— Ты даже не представляешь, как ты прав. — Глаза Катарины стали отчаянными. — Беда именно в том, что я женщина. Я не принадлежу себе… У меня будет ребенок, кузен, он родится в конце весны.
— Как? — не понял Эпинэ. — У тебя? Сейчас?
— Дети не спрашивают когда. — Катари извернулась, высвобождаясь из объятий, лицо ее пылало. — Робер, я никому его не отдам, слышишь, никому! Он будет моим, единственный уцелевший, последний! Старших я не увижу, я это чувствую…
— Зачем ты так…
— Помолчи, иначе я опять струшу. Так просто сидеть в темноте и бояться, и так страшно выйти на свет… У меня отбирали детей при рождении, сразу, навсегда! Я их видела только на церемониях, в чужих руках. Я рожала три раза, три, но мне не оставили никого! Это ты понимаешь? Они живы и здоровы, они в Торке, но они меня не знают, а я их…
Другая бы спрятала лицо в платок или в ладони, Катари просто шла вперед, отпустив слезы на свободу. Женщина-кошка смотрела на брата и сестру белыми, без зрачков, глазами, неряшливо топорщились голые ветки, между ними темнел одинокий сгусток. Гнездо…
— Ты давно знаешь? — наконец спросил Робер.
— Теперь мне кажется, я почувствовала сразу… Хлопнула дверь, я осталась одна и вдруг поняла, что это не так, что нас уже двое… Мужчина этого не поймет.
— Еще бы. — За кем закрылась эта дверь? Вряд ли за Фердинандом. Значит, Рокэ… И неважно, что во дворце хозяйничали Рокслеи. Если Штанцлер вышел из часовни, Алва мог войти.
— Я не должен спрашивать, но твой ребенок… он ведь не Оллар?
Катарина стиснула руки, он навсегда запомнит ее перчатки, черные, без шитья и оторочки. Женщина вздернула подбородок:
— Мои старшие дети — Оллары, и пусть я умру без исповеди, если лгу! Пусть Карл получит трон, а Октавия и Анжелика — любовь, но младший только мой!
— Прости, — зачем он полез с расспросами, ей и так больно, — я не хотел тебя обижать.
— Это ты прости. — Она попыталась улыбнуться, жалкая попытка! — Я тебе верю, очень верю… Я не верю в то, что твой Ракан пришел надолго, и я не знаю, кто его сменит. Если б я была, нет, не служанкой, о таком счастье я не мечтаю, хотя бы графиней, я могла бы быть откровенной, но я королева. Для одних — бывшая, для других — нет, а мой ребенок — заложник.
Чтобы его спасти, я солгу и перед людьми, и перед Создателем, но солгать можно только раз, второй раз не поверят. Ты меня не предашь, я знаю, но ты плохой обманщик. Прости, но я буду молчать, пока меня не загонят в угол. Тогда я отвечу. Назову то имя, которое защитит меня и сына, а это будет сын! Я это чувствую…
— Хорошо. — Он и впрямь плохой лжец, хотя сюзерен ему почему-то верит. — Я могу тебе помочь?
— Как? — Так глухо и безнадежно говорят об умерших и о старости. — Альдо Ракан не отпустит Катарину Оллар, тем более в тягости. Не знаю, сколько еще я смогу скрывать свое положение. Если б со мной была госпожа Арамона, но я совсем одна… Хуже, чем одна, я среди чужих.