Перед приездом супруги Арамона поставил на уши всю наличную прислугу, проверяя каждую кастрюлю и каждую перину. Луиза обожает совать нос во все горшки, пусть убедится, что хозяйство без нее содержалось отменно. Главное — первый вечер и особенно ночь. Если все пройдет ладком, то доносы от подружек будут не так уж и страшны. Он скажет, что уродины на него клевещут со зла. Он, как верный муж и ценитель женской красоты, ни на одну из них даже не взглянул, вот они и взбесились.
Арнольд не исключал, что ревнивая Луиза может выехать пораньше и нагрянуть рано утром, и потому не только остался дома, но и отказался от вечерней бутылочки. Это было ошибкой — тело Арамоны настоятельно требовало законную порцию. Сон не шел, Арнольд лежал с открытыми глазами на широченной постели, думая то о Жавотте, то о жене, то о малютке Цилле, по которой капитан Лаик искренне скучал, то о спрятанном на конюшне бочонке с тинтой. К полуночи жажда стала невыносимой, и капитан совсем было собрался встать и пропустить стаканчик, но в доме что-то глухо хлопнуло и, словно в ответ, заскрипело. Ничего особенного, сквозняк как сквозняк, но Арамоне стало жутко. Казалось, у изголовья кровати встал кто-то чужой и беспощадный, встал и чего-то ждет.
Больше всего на свете Арнольду хотелось вскочить, зажечь свечи, кликнуть слуг, налить вина, но он знал: стоит шевельнуться — и конец. Ночь тянулась бесконечно. Шел дождь, любимое дерево Луизы то и дело принималось стучать в стену, тихонько потрескивали доски пола — то ли по ним кто-то ходил, то ли это были обычные ночные шорохи. Лето в этом году выдалось жарким, но Арамону даже под одеялом бил озноб. Раньше ему мешали спать комары, сегодня они куда-то делись, и без их назойливого звона было тихо, как в могиле.
Хоть бы собаки залаяли, что ли, но два огромных, присланных тещей пса молчали, словно их и не было. Арнольд никогда не был суеверным, для этого ему не хватало воображения. Капитан боялся мушкетов, шпаг, кинжалов, доносов, начальства, но над старыми сказками и приметами смеялся. Мертвый враг ничего тебе не сделает, его просто нет. Есть гниющая куча мяса и костей, лежит себе смирно там, где ее оставили, и никого не трогает. Бояться надо живых и сильных… Мертвые не возвращаются. Бояться нужно не Эгмонта Окделла, а его сына, если тот, разумеется, уцелеет и войдет в силу.
— Вставайте, капитан. — Раздавшийся в тишине голос заставил Арамону еще сильнее вцепиться в одеяло.
Вспыхнула свечка, другая, третья. Луиза ворчит, когда жгут много свечей…
— Вставайте! Вы не спите, это очевидно. Прикажете поднимать вас силой?
Арамона выпустил спасительное одеяло — отец Герман, одетый по-дорожному, стоял в дверях с подсвечником в руке.
— Вы?! — выдавил из себя капитан. — Живой! Тогда… Где вы были?
— Мои дела вас не касаются, — отрезал священник, — но вы должны отправиться со мной.
— Куда? — захлопал глазами Арамона.
— В Лаик. Извольте привести себя в должный вид. У нас мало времени.
— Но… Святой отец, я… Вы… Мне…
— Все, что вы могли свершить, вы уже свершили. Собирайтесь, седлайте коня, я жду вас на дворе. И не вздумайте мешкать.
Ночной гость повернулся и вышел. Выходит, Герман жив? Невероятно! Ехать было страшно, не ехать — невозможно. Если ослушаться проклятого клирика, неприятностей не оберешься, а может быть… Ведь никто не видел, что тот вернулся. Он хочет, чтобы Арамона ехал с ним, он поедет. Подумаешь, священник!
Страх растаял так же быстро, как и накатил. Выясним, что затеял святоша, и, если тот опасен, сделаем так, чтоб он снова исчез, на этот раз навсегда. Это не так уж и трудно, Герман не Рокэ, дунешь — и готово!
Капитан собрался быстро, оставалось оседлать коня. Конюха на месте не оказалось, но это и к лучшему, свидетели ночной поездки никому не нужны, только б успеть обернуться до возвращения Луизы. Гнедой конь Арамоны метался в своем деннике, он был явно не в себе, и капитан со страхом представил, как ловит и седлает разбуянившегося жеребца. С лошадьми Арнольд никогда особо не ладил, может, потому, что в отрочестве заработал хороший удар копытом.
Проклятый Герман, раз уж приперся, помог бы! Арнольд ругнулся и двинул за сбруей, но, проходя мимо денника, в котором тесть, приезжая в гости, оставлял своего линарца, обнаружил полностью оседланную пегую кобылу. Думать, откуда она взялась, было некогда. Арамона потянул за узду, и лошадь спокойно пошла за ним на улицу.
Угораздило же его простудиться в разгаре весны! Сам виноват, нечего бегать под проливным дождем. Ночной кашель и головную боль еще можно было пережить, но вот болячки, которые никак не желали проходить… Ричард с тоской взглянул на опухшее лицо с красным носом и слезящимися глазами. Губа отвратительно распухла, купленная у цирюльника мазь на болячки не действовала. В таком виде ко двору?! Шмыгать носом на глазах у Катарины! Юноша обмакнул тампон в сладко пахнущую тинктуру и прижал к уголку рта, на глаза навернулись слезы, но Дик терпел. На какое-то время краснота спадет, и на том спасибо. Ричард сам не знал, чего больше хочет — быть ближе к Ее Величеству или исчезнуть, чтобы королева, упаси Создатель, не увидела в нем прыщавого юнца. Впрочем, выбора у него нет — оруженосец сопровождает своего эра ко двору, если, разумеется, эр сочтет это нужным. Сегодня Рокэ Алва велел ехать с ним. Ричард старательно замазал присмиревшие болячки мазью телесного цвета, добытой по его просьбе добросердечным Налем, в последний раз высморкался, накинул плащ и прошел к маршалу.
Рокэ в черном камзоле сосредоточенно перелистывал какую-то книгу. Дик тихонько шмыгнул носом и встал у дверей, ожидая, когда Ворон оторвется от потрепанных страниц, но тот, похоже, не на шутку увлекся. Дик ждал, лихорадочно раздумывая, что лучше — терпеть до последнего, вытащить носовой платок или уподобиться какому-нибудь крестьянину или торговцу и утереть нос рукой.
— Какой это дрянью вы соизволили себя облить? — не поднимая глаз, осведомился маршал. — Вы благоухаете, как лавка отравителя.
— Это дастойка бадиодики, — признался Дик, спохватился и добавил: — Бодсидьор.
— Вы неподражаемы, Окделл. — Рокэ перевернул страницу. — И где вы достали этот кошмар?
— Бде придес Даль… Реджидальд Лорак, бой кузед.
— Какое счастье, что у меня нет родичей. И давно вас скосил недуг?
— Деделю дазад.
— Вас столь опечалила незадача Килеана, что вы с горя простудились? — Герцог оторвался от книги и критически оглядел оруженосца. — Да, Ричард, вы прямо-таки расцвели. Неужели вы думаете, что я возьму вас с собой? Это невозможно. Конечно, будь вы заразным, вас стоило бы отвести к вашему любезному кансилльеру или, еще лучше, к коменданту. Телесные страдания, как правило, отвлекают от душевных, но от вас сейчас никакой пользы.
— Бодсидьор…
— Пока у вас это, гм, заболевание, можете называть меня эр. «Бодсидьора» я не перенесу, а нас никто не услышит. — Рокэ захлопнул книгу и принялся натягивать перчатки. — Вы не выйдете из дома, пока не перестанете напоминать одновременно цветную капусту и Жанно-мокрого [115] , но манионика — это слишком! Пако сходит к аптекарю и принесет что-то менее гнусное. А вы, юноша, отправляйтесь в библиотеку и разыщите мне все, что связано с Гальтарой и переносом столицы в Кабитэлу. Заодно можете книжки почитать. Их там много.