— Праздник отмечать, — отвертелась я. — А потом, завтра или послезавтра, на охоту выйду.
— Ну-ну… — усмехнулся Старый.
— Да нет, Савва Севастьяныч, вы не так поняли. Я ведь не одна пойду, а с девчонками. Жеку возьму, может, Зину, если она свободна. Гуньку опять же — если вы позволите. Ну и Афанасия попросим прикрыть. Правда, Афонь?
— Certainement! [7] — подтвердил Фоня.
— Так, ну это я понял. А что делать-то будете? — заинтересовался Старый, все еще покачивая на ладони пиалу с мышом.
— Действовать согласно Контрибуции. Дождаться, когда все члены семьи в квартире соберутся. Там-то мы их и накроем, — отчеканила я. Красиво чеканила, как отличница на уроке. Только вот сама в свои слова не верила: ну накроем, лишим всех благодеяний на два-три года, соблюдем законность… А толку-то? Дору-то этим не воскресишь.
Мыш на дне стеклянного гнезда притормозил. Глянул на меня неуверенно и панически, а потом развернул мордочку в сторону двери, за которой любимый хозяин боролся за звание человека с оконченным высшим образованием.
— И сколько дашь? Два года или уж сразу пять? — спросил Старый.
— Если по-хорошему, то я бы их пожизненно оприходовал, — вмешался Фоня.
А я все молчала, молчала. Вспомнила вдруг, что мне сегодня ночью, пока я на балконе работала, Сеня звонил. А я трубку не подняла. То есть, пардон, зеленую кнопочку на мобильнике не нажала. А был бы это обычный телефон, старомодный, и вовсе бы не узнала, кто звонит. Странно как: раньше-то я любые Сенечкины знаки внимания за версту опознавала. Даже если это был обычный кленовый лист в почтовом ящике. Чуяла свою любовь. А сейчас как оглохшая, честное слово.
— Так что, Леночка? — тронул меня Старый.
— А ничего. — Я мотнула головой, словно прошлое с себя стряхнула. — Я бы вообще ничего делать не стала, если можно. Со мной Веня поквитался. А за Дорку… Ну не знаю, чем она-то ему помешала? Я бы расспросила сперва.
— Это ты молодец, моя хорошая, — улыбнулся вдруг Савва Севастьянович. Правда, не на меня смотрел, а на мыша. Дохнул на пиалу, подождал, пока та в воздухе растает, и неловко поскреб зверюшонка указательным пальцем по хребту. Как-то не складывались у Старого отношения с грызунами. С какого-то голодного года, когда он ими питался. Гунечке про такое лучше не говорить.
— Так докажем, Савва Севастьяныч, — вмешался Фоня. — Стопанем этого кентяру где-нить, да и побеседуем с пристрастием и без свидетелей. Это как два пальца…
— Ну да, наверное… — кивнула я, чувствуя себя истеричной гимназисткой. — А можно это без меня, ладно?
— Нельзя, Леночка, — извинился Старый. — Он же на тебе замкнулся. Этот ваш… Вениамин. На твоем случае…
Мы с Фоней переглянулись. Я с какой-то скукой, он с непониманием.
А Старый на дверь смотрел. Вроде на ней ручка сдвинулась. Мы по коридору пару шагов сделали, чтобы уж у самой аудитории не шуметь. Потеснились к подоконнику, аккурат к горшкам, в которых дозревали крупные колокольцы вечного звона, трепетали при малейшем движении соцветия мертвой ягоды вероники и колосились посаженные кем-то наспех семицветки-однодневки, которые иногда «радужкой» называют, потому как все лепестки у них разного окраса.
Но нет, показалось нам. Гунька все еще доблестно воевал с экзаменационным билетом. Можно было продолжать разговор.
— Ну вот что, мои дорогие, я сейчас об этом вам двоим скажу, а ночью, на собра… на зимнем солнышке, и остальных оповещу, — откашлялся Старый. Кашлял он долго, так что я еще успела подумать, что Савва Севастьяныч, как всегда, будет информацию порционно выдавать. Каждой группке — свою, чтобы посмотреть потом, кто кому что расскажет, установить протечку. — Ну так вот. Я и с Татьяной имел разговор, и с Василием…
Ага, значит, и Рыжая, и Извозчик тоже что-то про свои нападения помнят.
— В случае с Васей никакого Спицына-Ягодицына рядом не наблюдалось. К нему в авто села девушка, проехала по названному маршруту, а потом, выходя, забыла сумочку. Василий хотел окликнуть, а сумочка возьми и рвани. Если бы его через дверь на обочину не выбросило, он бы нам этого не рассказал.
— А с Танькой что? — спросил Фоня, пока я отгоняла от себя слишком яркие картинки: вот если бы Дорка не стала пристегиваться, может, ее бы тоже. Ну нарастили бы ей новые ноги со свежим позвоночником. Хоть в нашем Инкубаторе, хоть в их израильском, который называется Ор Хадаш. [8] А тут…
— А с Татьяной все тоже довольно странно обстоит. Нападавшего она в глаза не видела, но настрой считать успела. Он себя на разбой сильно накручивал. Вроде как болельщик на футболе. Сам себе мысленно кричал что-то вроде: «Давай, Скиф, мочи эту гниль!»
— «Давай, Скиф, мочи эту гниль»? — переспросил Афоня. У него это не как боевой клич прозвучало, а скорее как диагноз.
— Ну и что вы на это скажете, мои хорошие?
— На эпидемию чего-то не похоже… — усмехнулся Фоня. — Скорее уж на начало охотничьего сезона. Будто кто мирским сказал, что нас ловить можно, вот они и понеслись…
— Разумная версия, — кивнул Старый. — Ты, Леночка, с ней согласна?
— Ну да, — кивнула я, вспоминая хоть что-то из своей хилой охотничьей практики. Один раз в жизни — в третьей, Ликиной, — на райкомовской охоте была, мы там вроде как кабана гнали. Ну наверное. Я-то все больше в засаде с одним комсомольским инструктором обжималась. Вот мы с ним дичь и спугнули. — Похоже на охоту. Будто они сперва разведали, где мы находимся, а потом сразу и начали… ловить.
— Правильно, моя дорогая. — Савва Севастьянович меня так ласково похвалил, что мне его аж укусить захотелось. Будь я на месте мыша — так и тяпнула бы за палец. — Итак, что мы тут видим… Дичь — это вроде как мы с вами, охотников, как минимум, трое…
— Почему трое? — удивился Фоня. — Девка в такси. Скиф тот, Ленкиных двое плюс заказчик, и непонятно кто Дорку взорвал. Икс плюс пять получается.
— Хорошая формулировка, — одобрил Старый. — Но опознать мы можем пока троих. Четко — Вениамина и условно — девушку и Скифа. Но этих — только когда Таня с Василием вернутся и показания еще раз дадут.
— Прекрасный расклад, Савва Севастьяныч! Ну просто зашибись! — Афоня покосился на цветочные горшки. Колокольцы вечного звона вздрогнули и начали медленно наигрывать похоронный марш Шопена. Не Бетховен, конечно, но тоже красивая мелодия. — Трое сбоку, а наших-то уже и нет. А кто, интересно, им вот так охотиться-то позволил, а?
— Ты знаешь, Афанасий, у меня есть одна любопытная верси… — осекся Старый.
Потому как дверь аудитории чуть с петель не сорвалась. А оттуда Гунька вылетел.