— Тоже верно. Ну что, тогда, группа прикрытия, на выход. Как припаркуетесь, сразу два звонка — один мне, другой Павлу. Все ясно?
Сеня кивнул кратко, смотря не на меня и не на Старого, а все больше на фикус, а Жека вдруг к Гуньке подошла. Обнимать не стала, так, лбом в плечо ткнулась, прося прощения за всякое, совершенное по глупости, Гунька кивнул головой — так неловко, будто он картон сейчас глотал, — а потом Дуську по волосам погладил. Сжатой в кулак ладонью, на которой костяшки белели, будто фосфорической пыльцой присыпанные.
— Переговорная группа, задание всем ясно? Тогда через пять минут отход. Семен, спускайся вниз, заводи свою шарманку… что там у тебя нынче, «Рено»?
— «Бэха», Сав-Стьяныч, — поправил Сеня.
И машину уже сменить успел… Я в них слабо разбираюсь, но Сенечкин «БМВ» могла и по запаху узнать… наверное. Если бы захотела.
— Ну не суть важно.
Жека от Гуньки отступилась тем временем, пошла в коридор сапоги искать. А я, пока не забыла, заняла освободившееся место:
— Павлик, у меня там кот дома. Ну Клаксон, крылатка. Это Цирлин детеныш, я тебе рассказывала… Ты помнишь?
— Наверное… — Гунька сейчас поверх меня смотрел. Если бы он спиной о дверной косяк не опирался, то, наверное, шатался бы слегка. От напряжения. Трясло его. От одних только взглядов на Савву Севастьяныча, который тем временем пуговицы с нашего чертежа в карман пиджака зачем-то смахивал.
Батюшки мои, это даже не передать, как сильно Гунечка сейчас за своего учителя боится. У него ведь, кроме Саввы Севастьяновича, реально никого нет, просто я это после сегодняшнего рассказа все никак сформулировать не могла. Ну а чего: если час или полтора внутри Гунькиной жизни живешь, то и мыслишь примерно как он. А Павлик себе в таких вещах все никак признаться не может.
— Павлик? Ты про крылатика не забудь, ладно? Объясни ему все, хорошо? Ты же умеешь?
— Умею, объясню. — Гуня мне улыбнулся даже. А потом и посмотрел. — Только ты вернешься, поняла?
— Хорошо, — неуверенно согласилась я. Хотела еще что-то добавить, но меня Афанасий плечом оттер:
— Пашечка-а-а! — заголосил вдруг Фоня клоунским вяком. — Пашулечка, родненький ты мой, у меня там дома пол-литра осталась, в тумбочке под телевизором, совсем без присмотра, сиротинушкой! Ты уж пригляди за ней, родненький ты мой! Не оставь без внимания голубушку-у-у!
Все расхохотались. Даже Цирля чего-то мрякнула на кошачьем.
— Гунь, чего она говорит? — спросила я вполголоса.
Гунька не ответил, только палец к губам прижал. Ох, он же свои способности скрывает, а я-то опять прокололась.
Но на мою оплошность никто сильно внимания не обратил, уж больно громко Евдокия из прихожей завизжала. Хорошо, хоть что «мамочка!», а не что понепристойней.
— Ну дурная ты… Это ж мыш, чего его бояться? — утихомирил ее Гуня, выгребая из Жекиной шпилечной обувки перепуганного визгом Штурмана.
— Сам ты мыш… Он же мне стельку прогрыз, паразит хвостатый.
— Скажи спасибо, что не каблук! И вообще, это на удачу, — поклялся Гуня. Мышика в ладони спрятал, с коленей поднялся и к Старому подошел.
Что они друг другу сказали, я не расслышала: опять за окном грохнуло. Изо всех сил и малиновым грозным блеском — как сигнал к началу наступления, честное слово.
Сегодня метет. Со вчерашнего вечера
Скрип снега у всех на слуху.
А я продолжаю слегка недоверчиво
Гнать строчки, сюжеты, пургу.
Как белые крылья — блокнотные выжимки.
И перьями россыпи слов.
Взлетаем над лестницей или над крышами,
Над клавиатурой домов.
Ребро батареи — ребром карандашным.
Пробита одежды броня.
И сложно поверить, но это так важно —
Что грею не я, а меня.
1
— Да одноклассники гудят, наверное. Это теперь модно. — Зинаида перехватила мой недоуменный взгляд.
По сравнению с нынешней ресторацией наш злополучный «Марсель» выглядел благотворительной столовой для нуждающихся слоев населения. Но, несмотря на поздний час и страшноватые цены на кофе, вписанные мелком в зеленую гладь доски, народу здесь было предостаточно. Я сперва завертела головой, пытаясь углядеть давнего знакомца Венечку или хотя бы обнаружить Жеку с Семеном, но вместо этого отвлеклась на трогательную по своей контрастности картинку. За центральным столиком расположились четверо подвыпивших мужчин. Двое выглядели крайне респектабельно и посему вкушали полный ужин, третий (в поддельном шикарном галстуке и с абсолютно монмартровской бородой) ограничился горячим блюдом, а четвертый, совсем уж учительского вида, в обтерханном свитере, скромно прихлебывал кофе из сиротливой чашечки. Такая разница во вкусах и социальных статусах не мешала честной компании грохотать шутками на весь зал, шпынять молниеносного официанта (особенно старался «педагог», вкладывая в замечания весь свой профессиональный опыт и понимание, что покомандовать в таком заведении еще раз ему вряд ли удастся). Компания не забывала и всячески кадриться к восседавшей поблизости красотке Жеке. Наличие мрачного Сенечки близ Дуськиного декольте могучую кучку не смущало.
— Кто-кто это? — Я постаралась уловить мысли одного из хорошо упакованных людей. Но там хоть и ощущалась некоторая нервозность, однако замкнута она была на нашего якобы негодующего Сеню, какой-то не случившийся вовремя звонок и тот факт, что стейк ему все не несут и не несут.
— Одноклассники, — терпеливо повторила Зинка, прислушиваясь к диалогу Старого с распорядителем. — Они теперь так собираются, вроде бы модно.
Да? Ох, как же я от жизни отстала, нехорошо. Любопытный какой обычай у мирских, может, и мне попробовать кого-то собрать? Аккурат в мае сорок лет выпуска будет. В таких компаниях хорошо работается, все друг от друга случайной радостью подпитываются, легко показывают сокровенные мысли. Ах ты, мать честная, это я про Ликину жизнь подумала, ее студенческую молодость… А мне теперь нельзя, я ж вроде как умерла.
— А вот и наши, смотри. — Зинаида проследила взгляд Старого.
Он вместе с Афоней что-то дотошно выяснял у местного официанта (державшегося с таким вальяжным видом, что куда там горемычному ресторатору Артему). А мы с Зинкой якобы топтались у зеркала, приводя в божеский вид более чем скромные, по местным меркам, туалеты. Может, и зря Зинуля форму не надела? Хотя… Все-таки она урожденная Зубковская. Потому и юбка с повседневной кофточкой на ее малость поплывшей фигуре смотрятся так, что сидящие в зале барышни глядят на Зину недобрыми глазами. Особенно вон та, светленькая, старается. Ой!
Если бы я план зала заранее не видела, то наших сегодняшних собеседников точно бы не вычислила. Я как-то была настроена на то, что с сильно выросшим Веней заявится пара-тройка угрюмых сопровождающих, а за нужным столиком кроме самого Спицына сидела только трепетная дева примерно моих нынешних лет. Я ее даже не сразу узнала — уж больно сильно резануло по глазам количество нацепленных на mademoiselle украшений. Особенно резко выделялась трижды обвивавшая барышнину шейку цепочка, переливавшаяся красными и желтыми искрами — совсем как опалы с рубинами. Вроде бы я у «Сваровски» когда-то что-то похожее видела. Хотя нет. Ой… мамочки. Кажется, это не бижутерия, а настоящие… Мама.