М-да, ну и местечко мы для переговоров выбрали. Недешевое. Да шут бы с ним, мне сейчас надо барышню узнать, причем как можно быстрее. Ведь видела ее не так уж и давно. Явно на излете прошлой жизни — потому что в тот раз мне ее изображение запомнилось размытым из-за моей старческой близорукости. Да что же такое-то, а? Вроде я не в маразме… Ну, значит, точно камни действуют, мешают сосредоточиться.
— Зинуль, мне чего-то… У них там что нацеплено? — Я все еще вяло надеялась, что ошибаюсь. — Бижутерия?
— Нет, Лен, это не «Сваровски», — хихикнула Зинка, — это у них самооборона такая…
Я поежилась — от внутреннего страха. Словно опять в том сугробе оказалась. Потому что и про бензин мирские знают, и про камни…
— Да нерабочие они, — успокоила меня Зинаида.
Я и сама это понимала — умом, который сейчас тоже как-то съежился, словно замерз. А освободившееся место занял крупный, инстинктивный страх. Так-то нам камни вреда не сделают, если их на себя не надевать. Вон, Зинка до сих пор в сумке свое знаменитое блокадное кольцо таскает — я же слышу, как оно пахнет, и ничего. При этом у Зинаиды кольцо рабочее — спасшее три жизни и ставшее виновником трех смертей. То есть, может, на нем и побольше всякого висит, но обязательные условия соблюдены, это уже не просто бирюлька саму себя пугать, а мощное оружие. (У меня, кстати, одно аналогичное колечко с камушком несколько лет в аптечке лежало. Ну как запас снотворного, что ли. Думала, если уж совсем без Сени не выдержу, то надену на себя. Обошлось, однако.)
Так вот, Зинка рабочее кольцо с собой носит и хоть бы хны… А я при виде безделушек на неприятных мне мирских готова перепугаться вплоть до смены интимных частей туалета. А что их цацки? Это нашим детям камни нельзя ни в каком виде (влияют на юные организмы куда губительнее алкоголя). А нам, старым мочалкам, что с них будет?
Ну наденешь на пару минут — тошнота, головокружение и прочая интоксикация — совсем как при злоупотреблении горячительными напитками. Четверть часа в драгоценностях — это уже сбой дамского цикла или проблемы с мужской мощью. Серьезного вреда недозрелые камни не делают. Манечка, помню, чтобы в гимназии от экзаменов освободиться, семь минут с чужой камеей просидела. И чего? Был обморок с припадком, а больше никаких последствий.
Ну или вон сама Зинка, которой князь Кока сию бирюльку в свое время на пальчик нацепил… Она ее через четверть часа благополучно сняла, а на таинство брака с копией заявилась. И ничего, нормально, даже родила потом прекрасно. Отличный сын получился, хоть и эмигрант. Он нынешнюю жизнь где-то в Цюрихе подвизается. Не то спелеологом, не то энтомологом, а всю прошлую в Америке прожил, в роли слависта-переводчика и автора неких скандальных литературных текстов. Все-таки нашим в этом плане куда легче эмигрировать: первую жизнь худо-бедно ассимилируешься, зато следующую уже живешь полноправным гражданином новой страны. Взять, допустим, нашу Дорку… Покойную.
— Спицын. Вениамин Васильевич. — Меня мягким движением выдернули из буйного внутреннего монолога и начали усаживать за ажурный и, видимо, очень роскошный по нынешним временам столик. Да еще и руку при этом целовали… Целовал.
Со времен картинки, которую я увидела в мозгах того неудавшегося убийцы, бывший мальчик Венечка сбросил килограммов этак семь и обрел совсем холеный вид. Мне даже как-то неловко стало, что я его до сих пор мальчиком зову. А потом вдруг смешно — абсолютно без повода. Такой, знаете ли, смех без причины — не то предвестник истерики, не то, наоборот, символ безграничной юности, которая ничего не боится — ни смерти, ни предательства. Ибо с этими вещами не сталкивалась и думает, что уж кого-кого, а ее точно мимо пронесет.
— Здравствуй, Венечка. Узнал меня?
Спицын промолчал. Вздрагивать не стал, но взглядом слегка заметался. Так неопытно, ну просто как юнкер на первом свидании с курсисткой. Час от часу не легче. Мне же, если по-хорошему, то надо с ним серьезную беседу вести, а я… Ой, мамочки… Я его практически примеряю, как заграничный туалет — к себе. Как бы он со мной смотрелся да каким бы был. Вот чудно…
— …Севастьянович. — Старый предложил рукопожатие — резко, небрежно, так собаку с ладони засохшей сушкой кормят.
Фоня дождался, пока Старый поручкается со Спицыным, только тогда сел на место, отрекомендовался, успокаивающе погладил графинное горлышко — дескать, Сеня, Дуся, у нас тут все в порядке, начинаем работу, готовность «ноль».
Блондинистая особа рядом с Веней сложила ладошки лодочкой, продемонстрировав нам странный набор колец — аквамарин, сапфир, изумруд и почему-то хризолит, — и кратко отрекомендовалась:
— Софья Юрьевна. Но лучше без отчества.
Мы с Зинкой придерживались старых правил, молча дождались, когда джентльмены нас представят, и заодно поделили между собой гостей — мне, естественно, Спицына просматривать, Зине — смутно знакомую блондиночку.
— Ну так что, узнал? А я тебя сразу узнала… миленький. — Я сама не могла понять, что сейчас несу. Точнее — не несу, а несусь, как будто с горки съезжаю. В первую секунду еще страшно, но можно как-то притормозить, во вторую думаешь, что ничего, справишься, а в третью, булькая воздухом от ужаса, понимаешь, что все, ты сейчас ничего поделать не можешь, собой распоряжаться не в состоянии. Так и тут — первая фраза еще более-менее пристойная, а вот дальше… уже не затормозить: — Такой мальчик вырос… прямо конфетка. Петушок на палочке.
Веня моргнул глазами и приоткрыл рот, обхватил пальцами щетину на подбородке — не то себя хотел за волосы дернуть и удостовериться, что не спит, не то пресловутую челюсть придерживал.
— Вы, Лика… Степановна, тоже сильно изменились. Хорошо выглядите.
— А живой, Венечка, всегда хорошо быть.
Спицын промолчал, перестал тискать себя за подбородок, полез в карман — я не догадалась, а считала — за визитницей.
— Только, Веня, ты меня теперь Лилей зови, ладно? Мне так больше нравится.
Спицын снова кивнул. Мне как-то совсем смешно стало, абсолютно не к месту. Потому что обычно-то я молчу, киваю, а свое мнение излагаю, только если спросят, а сейчас… Как подменили меня, что ли? Тут же вон, ситуация сложная, все на нервах, а мне хиханьки и хаханьки. Мне… Организм до конца проснулся, вот. Решил, что ему сейчас двадцать три года, ну и выгнал из головы все старушечьи, осторожные, серьезные мысли. Вот такая вот Лиля, однако.
Не имя, а солнечный зайчик какой-то, весенняя капель. Хорошо мне Гунечка тогда подсказал.
— Благодарю вас. — Старый с чрезвычайной аккуратностью убрал в карман спицынскую визитку, потом вопросительно глянул на нас. Ну а чего глядеть, нет у нас карточек: у Зины не та работа, чтобы себя рекламировать, сам Савва Севастьянович вроде как пенсионер, я по малолетству не трудоустроена. Один Фоня за всех отдувается — белым прямоугольничком с псевдославянской вязью, вещающей о том, что он тут не абы кто, а прямо-таки генеральный директор охранного агентства «Черный орел». Тот самый орел, естественно, изображен был аляписто и небрежно, а посему мало смахивал на символ храбрости. Куда больше — на обычную железную птицу на весеннем току.