– Такое плохое? – погрустнел парень.
Зелинская улыбнулась:
– Наоборот, слишком хорошее.
– Не понял, – напрягся Веня.
– Эта вещичка, по самым скромным подсчетам, стоит более ста тысяч долларов.
Веня чуть не упал.
– Сколько? Вы ничего не путаете? Там же горный хрусталь.
– Нет, – огорошила его Рина, – бриллиант чистой воды и редкостной, я бы сказала, уникальной огранки. В Москве был только один специалист, способный сделать подобную вещь, – Гольдвайзер. Похоже, колечко из его коллекции. Если и впрямь хотите продать его, дам адрес одной дамы, она купит.
Ошарашенный, Веня пробормотал:
– Ага, записываю.
Вечером того же дня он приехал в ближнее Подмосковье, отыскал нужный дом и встретился с Софьей Михайловной Половинкиной. Та не стала ни о чем расспрашивать, внимательно изучила кольцо и произнесла:
– Восемьдесят тысяч наличными, сейчас.
Сумма показалась Вениамину огромной, но он, помня слова Зелинской о стоимости перстня, возразил:
– Меньше чем за сто не отдам.
Софья Михайловна скорчила недовольную гримасу.
– Хорошо, сто, но через две недели, на карточку VISA.
Веня призадумался. Видя его колебания, покупательница спокойно добавила:
– Девяносто, наличкой, сию секунду.
На том и порешили. Обалдевший от неожиданной удачи Веня прямо от Софьи Михайловны отправился к своей матери и спрятал в отчем доме свалившиеся на голову доллары.
– Ты не отдал Алексею деньги за машину? – спросил Виктор Иванович.
– Не успел, – быстро ответил Веня, – меня арестовали.
Я покачала головой, похоже, у парня при виде кучи баксов помутился рассудок, он просто не смог расстаться с пачкой стодолларовых купюр. Однако не забыл соврать Ирочке про то, что проблема с Корсаковым улажена. Теперь понятно, почему Вениамин перед тем, как рвануть в Челябинск, понесся к маме – хотел забрать деньги. Одно не ясно.
– Что же ты задержался у матери? – поинтересовалась я.
Веня мрачно ответил:
– Дура она!
– Кто?
– Да мать, – покачал головой Веня. – Привез ей пакет и велел спрятать в погребушке, за кадкой с кислой капустой, а она…
Он махнул рукой и замолчал.
– Не послушалась тебя? – полюбопытствовал Виктор Иванович.
Веня кивнул:
– Заклеил ведь пакет и велел внутрь не лазить. Так нет! Любопытная слишком, разорвала бумагу, увидела доллары… Вот дура!
– Что же она сделала? – не успокаивался Неустроев.
– Испугалась такую сумму в избе держать, – вздохнул Веня, – сложила в коробку, ее скотчем обмотала и к сестре поволокла, тетке моей. Та за заводе у директора секретаршей сидит, у нее сейф есть, вот туда и пристроили.
– Все равно я не понимаю, почему ты сразу не уехал, – пожала я плечами, – ну велел бы маме коробку назад принести!
Веня горько вздохнул:
– Я примчался в пятницу около семи, завод уже был закрыт, кабинет директора и приемная опечатаны. Печать только у начальника охраны имеется, каким образом тетка могла на работу попасть? Вот мать и запричитала: «Погоди, сыночек, до понедельника». Я и подумал, ну что за два дня случится? И ведь предупредил ее: «Мать, разбуди меня в семь утра, чтобы я в восемь, как только тетка на работу придет, деньги у нее забрал!» Так нет! Дура, она и есть дура! Я когда проснулся, на циферблат глянул и чуть не умер! Два часа дня! Начал на мать орать, а она давай бубнить: «Жалко будить тебя было, так сладко спал!»
Я бриться кинулся, а тут и менты подоспели. Если бы мать меня в семь разбудила, ни за что бы тут не оказался. Ищи-свищи ветра в поле.
– Тебя бы в Челябинске взяли, – «успокоила» я парня.
Красивое лицо Вени исказилось.
– Я туда и не собирался. Матери так сказал, билет для отвода глаз купил, а в другое место бы поехал.
– И куда же? – поинтересовался Виктор Иванович.
– Россия большая, – хмыкнул красавчик.
– А деньги где? – спросила я.
Веня понизил голос:
– В сейфе небось лежат, о них ментам никто и слова не сказал.
– И твоя мама тоже? – удивилась я.
– Она хоть и дубина стоеросовая, – заявил почтительный сыночек, – но, когда дело о долларах идет, будет молчать, как партизан на допросе.
– Ты не сказал Ире про то, сколько стоило кольцо! – запоздало возмутилась я.
Веня неожиданно улыбнулся:
– У нее и так все в шоколаде, а мне квартира в Москве нужна и прописка, чтобы на хорошее место работать устроиться.
Когда мы с Виктором Ивановичем вышли на улицу, в лицо полетел ледяной колкий снег. Неустроев поднял воротник пальто и почти побежал к машине. Я же шла относительно медленно. Конечно, февральская вьюга не располагает к длительным прогулкам, но после отделения милиции так приятно оказаться на свежем воздухе.
– Наслаждаешься кислородом? – хмыкнул Виктор Иванович, отпирая дверцу.
Я села в автомобиль.
– Что-то подышать захотелось.
– Это после ментовки, – пояснил адвокат. – Везде, где людей содержат под стражей, витает такой странный запах, ни на что не похожий, ни в одном учреждении его больше нет.
– Аромат неволи, – грустно сказала я, – так пахнет разбитая жизнь.
– Очень поэтично, – улыбнулся Виктор Иванович. – Ты, случайно, стихи не пишешь? Может, окончила Литературный институт?
– Нет, я училась в консерватории.
– Где? – изумился Неустроев.
– В консерватории, – повторила я, – по классу арфы.
Виктор Иванович неожиданно притормозил у небольшого кирпичного домика с вывеской «Чай и кофе».
– Не желаешь перекусить? Тут лучший в Москве кофе.
Я почувствовала спазмы в голодном желудке и кивнула:
– С удовольствием.