— Какая потрясающая откровенность, — медленно проговорил Спайк. — Кровные узы все-таки немало значат.
Рука Ягодки замерла над столом. Капля сливок с клубники шлепнулась на скатерть.
— О чем ты говоришь?
— Прости, дорогая, мне не стоило это так на тебя вываливать. — Спайк опустил глаза. — Или ты не в курсе?
Ягодка кинула клубнику на тарелку.
— Откуда ты знаешь?
— Я журналист. Я все знаю, — улыбнулся Спайк. — Это моя профессия.
— И давно?
— Сколько знаю тебя.
Ягодка посмотрела Спайку в глаза. Врет или не врет? Понять было невозможно. Но если он действительно так давно знает и до сих пор молчал, то беспокоиться ей не о чем.
— Тебе не о чем беспокоиться, — повторил Спайк ее мысли. — Все, что касается тебя, для меня очень важно.
Напряжение немного отпустило Ягодку. В конце концов, Спайк не такое уж чудовище, каким она успела его вообразить. Марго могла и приврать. Кто знает, что на самом деле произошло между ними, что она к нему испытывает…
— Прости. — Ягодка попыталась улыбнуться. — После разговора с Марго я сама не своя.
— Ты должна была сразу позвонить мне, — проговорил Спайк с упреком и сжал руку Ягодки. — Я бы тебе все объяснил.
— Ты угрожал разоблачить какие-то неведомые происки мэра или нет? — прямо спросила Ягодка.
— Твоего отца?
Кровь бросилась Ягодке в лицо. Впервые посторонний человек назвал Грэма Джефферсона ее отцом. Тайна, которую Ягодка и Ашвария хранили долгие годы, принадлежала теперь не только им.
— Я не хочу об этом говорить.
Спайк сочувственно улыбнулся.
— Неужели тебе не хочется об этом говорить? Ты столько лет молчала…
Ягодка смотрела на пламя свечи и думала, что Спайк прав, как никогда.
— Когда мать рассказала тебе об отце?
— Не помню точно, — вздохнула Ягодка. — Кажется, я знала об этом всю жизнь.
— И вы ни разу не попытались сообщить ему?
— Зачем? У него была своя жизнь, у нас своя. Мы с мамой прекрасно жили и почти никогда не разговаривали о нем.
— Даже сейчас?
— Сейчас тем более. — Голос Ягодки дрогнул. — Мама больна, и я не хочу лишний раз ее расстраивать.
Спайк поднес руку Ягодки к губам и поцеловал.
— Я тобой горжусь. Не каждый смог бы хранить секрет так долго.
Ягодка убрала руку.
— Надеюсь, что секрет так и останется секретом.
— Разумеется, — кивнул он, — я прекрасно понимаю, что это для тебя значит. Между нами все по-прежнему?
— Ты мне изменил, — просто сказала Ягодка.
— Но я тебя люблю.
Услышь Ягодка эти слова несколько дней назад, она была бы на седьмом небе от счастья. Тогда она думала, что влюблена в Спайка, что у них есть будущее. А теперь… теперь ей было все равно. Ничто больше не имело значения. Ни измена Спайка, ни его любовь.
— Давай останемся друзьями, — сказала Ягодка. — Дружить у нас получается лучше.
Спайк слегка нахмурился.
— Я надеюсь, что со временем ты передумаешь. — Он посмотрел на часы. — Мне пора на работу. Хочешь, подброшу тебя до дома?
Ягодка махнула рукой.
— Иди. Увидимся. Удачной работы.
Спайк чмокнул ее в щеку и побежал к выходу. У двери он обернулся, и Ягодку поразил его взгляд — радостный, торжествующий, предвкушающий. Она невольно поежилась. Этот мужчина всецело принадлежит своей работе. Как хорошо, что она его не любит. Он бы разбил ей сердце…
Ягодка усмехнулась. Можно подумать, что сейчас ее сердце не разбито…
* * *
У Питера Сорелли всегда были сложные отношения с отцом. Он считал его жестоким и авторитарным человеком и всю жизнь стремился доказать свою самостоятельность и независимость от семьи. Добрая половина выходок Питера объяснялась желанием досадить отцу. Питер чувствовал, что отец презирает его из-за того, что он не похож на своих идеальных братьев, и не оставляет попыток переделать. Артур был последним человеком на земле, с кем Питер стал бы делиться радостью или горем. И потому, когда вечером в холостяцкой квартире Питера раздался звонок, он ожидал увидеть кого угодно, но только не отца.
— Пьешь? — Артур неодобрительно покосился на бокал в руках Питера.
— Уже вечер. — Питер сделал хороший глоток. — Будешь?
Оба знали, что Артуру пить нельзя, но Питер никогда не мог отказать себе в удовольствии поддразнить отца.
— Буду, — неожиданно кивнул Артур.
В гостиной Питер взял второй бокал и плеснул туда виски. Он намеренно не торопился с расспросами, хотя знал, что отец пришел не просто так.
— Уютно здесь у тебя, — сказал Артур, садясь в низкое кожаное кресло.
Питер остался стоять. К задушевной беседе он был не готов. Больше всего на свете ему хотелось напиться и не вспоминать ни о чем.
— С Ягодкой ничего не вышло? — вдруг спросил Артур.
У Питера подкосились ноги. Он плюхнулся в кресло напротив, плеснув виски на кремовый ковер.
— Я о многом знаю, мой дорогой, — усмехнулся Артур в ответ на невысказанный вопрос Питера. — Ты подходишь ей гораздо больше, чем этот хлыщ в костюме.
— Я тоже так думаю. — Питер допил оставшийся виски. — Но она считает иначе.
— Переубеди ее.
Питер рассмеялся.
— Откуда такой интерес к моей личной жизни? В последний раз мы обсуждали эту тему, когда Эмили Дрейк не пришла на мою вечеринку. Это было… — Питер наморщил лоб, — в третьем классе.
— Если ты намекаешь, что я не слишком внимательный отец, — расхохотался Артур, — ты совершенно прав. Но я хочу исправиться.
— Что тебе нужно, папа? Ты ничего не делаешь просто так.
Артур пригубил виски. Питер не сводил с него глаз. Всю жизнь Артур Сорелли делал лишь то, что ему выгодно. И становиться игрушкой отца он не собирался.
— Тебе лучше быть со мной откровенным, папа, — сказал Питер. — Иначе я не скажу тебе ни слова.
— Как мы с тобой похожи… Неудивительно, что нам так тяжело вместе. — Артур принюхался к содержимому своего бокала. — Скажем так, Питер. Твоя личная жизнь впервые затрагивает мои интересы. Эта девушка, Ягодка, кажется мне очень достойной парой для тебя…
— Папа! — Питер поднял руку. — Ближе к делу.
— Она внебрачная дочь Грэма Джефферсона.
Питер вытаращил глаза. В правоте отца он не сомневался. Ягодка — дочь мэра? Сестра Марго? Он вспомнил лица обеих девушек. Прекрасных, но таких разных. Хотя да, Марго похожа на мать. А вот глаза Ягодки, чудесные зеленые глаза, явно не от матери-индианки…