* * *
Маврикий, сидя в темноте автомобильного салона, закусил нижнюю губу. Ветер и дождь не думали утихать, и Маврикий отдался на волю горьких воспоминаний.
Его настроение изменилось. Спокойствие на мгновение-другое покинуло Стаффорда.
Да, таковой оказалась первая встреча с призраком, но потом были другие, постепенно подрывавшие его психику…
* * *
Человек, вытащивший Маврикия из подвала (и, возможно, заставивший привидение исчезнуть), был дежурным противовоздушной гражданской обороны, его звали Генри Пайк, и он и его жена Дороти с того момента стали играть в жизни Маврикия важную роль.
Все газеты на следующий день напечатали трогательную историю о «загадочном мальчике», найденном в развалинах здания. О мальчике, который потерял память от удара по голове (как предполагалось). Маврикий держался на первых страницах изданий больше недели, везде красовались его фотоснимки, сделанные в госпитале, где он приходил в себя после полученных травм, и в каждой газете печатался текст обращения ко всем, кто знает этого ребенка. Но никто так и не явился. Фотография, предоставленная прессе, была слишком плохой, а при тиражировании она стала еще хуже, к тому же на голове Маврикия красовалась повязка, закрывавшая лоб, так что даже продавцы больших магазинов, ловившие его на кражах, не сумели узнать мальчика.
Сам ребенок ничего не смог рассказать о себе полицейским — ни как его зовут, ни кто его родители, ни как он очутился в разбомбленном доме. Его фотографию отправили даже в военные части в Англии и за границу, но Маврикия так никто и не узнал. Со временем решили, что, видимо, родители мальчика погибли раньше, при очередном авианалете на Лондон, и парнишка, растерянный и испуганный, с тех пор просто бродил по улицам. Это казалось единственным разумным объяснением.
В конце концов интерес к происшествию пошел на убыль и история мальчика перешла на внутренние полосы газет, да и там ей отводилась лишь пара маленьких колонок. А на первые страницы снова вернулись куда более важные военные события.
Мальчик без имени следующие шесть месяцев провел в госпитале, приходя в себя после потрясения и травм, — его левая нога была не просто сломана, а раздроблена. Врачи надеялись, что память постепенно вернется к нему. Но этого так и не случилось.
Из-за высокого роста и очевидной зрелости возраст юного пациента определили ошибочно, проставив в карте «Четырнадцать лет», и Маврикий, чья память пребывала в наилучшем состоянии, ничего не имел против этого (да в любом случае ему было уже почти тринадцать). Генри Пайк, представитель гражданской воздушной обороны, нашедший Маврикия и вытащивший его из подвала, проявлял к мальчику особый интерес, навещал его в госпитале по несколько раз в неделю. По мере того как шло время, а «потерявшийся» мальчик оставался неузнанным, Пайк стал приводить в госпиталь свою жену. Их брак оставался бездетным много лет, а они так хотели иметь сына или дочку! И они все сильнее любили Маврикия, который выглядел таким застенчивым и хорошо воспитанным мальчиком, обладавшим чудесными сияющими глазами. Так что супруги в конце концов решили: если родители парнишки не отыщутся в ближайшее время, они постараются усыновить его. Так и вышло. Власти просто не представляли, что им делать с потерявшим память ребенком, а Пайки предложили идеальное решение проблемы. И супругам, которым перевалило слегка за сорок и которые вряд ли могли обзавестись собственным малышом, разрешили взять мальчика на воспитание на год или около того, с перспективой полного усыновления.
Маврикий Стаффорд, не забывший ни своего имени, ни того, как и почему он вернулся в Лондон, ни ужаса, от которого он бежал, оставив Крикли-холл, стал зваться Гордоном Пайком.
Пайки были бесконечно счастливы, любуясь неожиданно обретенным сыном, ковылявшим на костылях, пока срасталась его нога, а мальчик изо всех сил старался скрыть не слишком приятную сторону своей натуры — впрочем, в первые несколько месяцев это давалось ему без особого труда. Но потом начались ночные кошмары. Маврикию всегда казалось, что их провоцировали новые атаки на Лондон, на этот раз посредством беспилотных реактивных самолетов, которые отчаявшиеся немцы запускали с европейского берега. Самолеты-снаряды, как лондонцы прозвали первые «Фау-1», создали в столице полный хаос. Один звук их моторов уже наводил ужас, но куда страшнее оказывался тот момент, когда моторы отключались, наступала тишина — и с неба на город сыпался дождь бомб.
Генри Пайк погиб во время дежурства в фойе местной школы — он выполнял свой долг, когда очередной самолет-снаряд сбросил бомбы и полностью уничтожил школьное здание. Вместе с ним погибли еще несколько человек.
Ночные кошмары, мучившие Гордона Пайка, стали сильными и разрушительными для его психики. Они расшатывали нервы, они превращали мальчика в невротика и параноика.
Этих страшных снов было несколько, разных по содержанию, но повторявшихся из года в год. В одном из них, первом, навалившемся на Маврикия, он сидел в поезде и видел сквозь окно белое лицо Магды Криббен. Ее рот был открыт, но Маврикий не слышал, что она кричала. Бледные пальцы Магды царапали оконное стекло, а поезд двигался, сначала медленно, потом набирая скорость, оставляя Магду позади, — и ее лицо уродливо кривилось. И Маврикий каждый раз испытывал острое чувство одиночества, когда поезд уходил вперед, а женщина оставалась далеко позади.
В другом сне Маврикий стоял у начала лестницы в Крикли-холле, а другие сироты, эвакуированные вместе с ним, расположились выше, по одному на ступеньке, и Маврикий испытывал глубокий стыд, когда они смотрели на него сверху вниз, потому что знал; все они мертвы. Но когда дети разом кивнули ему, молчаливо приглашая присоединиться к ним, подняться на ступени, он не двинулся с места. Он просто не мог, его словно парализовало. Тогда мертвые начинали спускаться к нему, и он видел пустоту в их глазах, видел безжизненность их тел, чувствовал запах разложения.
Еще в одном сне он бичевал обнаженное тело Августуса Криббена бамбуковой плетью, и, когда наносил удары, кожа вдруг начинала расходиться под ударами, открывались раны, истязаемое тело Криббена превращалось в огромный кусок сырого красного мяса, не напоминавшего человека. Но Маврикий не мог остановиться, он все хлестал и хлестал, пока мясо не превращалось в бесформенный фарш, а потом и вовсе становилось чем-то вроде кашицы конусообразной формы, сужавшейся книзу. И эта кашица начинала тухнуть и гнить, пока наконец от Криббена не оставалось всего лишь несколько комков бескостной плоти, валявшихся в луже крови. Но даже тогда Маврикий не останавливался, он продолжал колотить по окровавленным холмикам, и бамбуковая плеть становилась красной и скользкой. Вот она выскальзывала из его руки, Маврикий падал на колени прямо в то месиво, которое сам же и создал. Он всегда просыпался в этот момент, дрожа от холода и в то же время обливаясь потом, и в отчаянии оглядывался по сторонам, ища то, что могло спрятаться в темноте его спальни.
И последний из четырех повторявшихся кошмаров. Маврикий стоит по горло в холодной воде, такой же черной, как все окружающее. Круг тусклого серого света возникает наверху, и Маврикий нащупывает вокруг себя стену, стена замыкается в кольцо. Естественно, он пугается, обнаружив себя замурованным, но настоящий страх приходит тогда, когда Маврикий осознает, что в чернильно-черной воде есть кто-то кроме него самого. Он не видит этого, но ощущает. И когда что-то холодное и острое, вроде костяной лапы, хватает его за запястье, он начинает кричать, и его крик прорывается сквозь сон, он просыпается и понимает, что действительно кричал вслух, и звук его вопля как будто усиливался стенами его комнаты…