– Ну ты ваще-е-е-е-е, – крикнула Манька.
– Чего ваще?
– Потом, сначала разберемся, что в шестнадцатой квартире случилось.
Мы припустили к третьему подъезду. На ступеньках уже колосились взволнованные жильцы нашего дома.
– Кто кричал? Что случилось? – расспрашивали они друг друга.
– Это в квартире Овнанянов кричали, – встряла Маринка.
– Откуда знаете? – обернулись к нам взрослые.
Маринка хотела рассказать про крышу, но вовремя прикусила язык.
– Ну, просто слышно было в открытое окно, – нашлась она. Все повернулись в сторону окон шестнадцатой квартиры. В следующий миг оттуда выглянула всклокоченная бабушка Забел. Один глаз у бабушки Забел непрестанно бегал туда-сюда, платок сполз набок, прикрыв ухо и второй глаз, чем придал ей залихватский пиратский вид.
– Кто у вас кричал? – пошла в наступление вездесущая активистка тетя Сирун.
– Бирута, – закручинилась бабушка Забел. – Угодила рукой в крысоловку.
– Куда? – заволновались люди.
– В крысоловку! Повадилась к нам крыса бегать. Главное, наглая такая, все обоссыт, какашек накидает, продукты попортит. Я предложила крысоловку поставить. Но Гарик уперся – нет, говорит, давайте за плинтусы толченого стекла с сахаром насыплем, крыса съест и подохнет.
– Легко может от толченого стекла подохнуть, – заволновались слушатели.
– В общем, они с Бирутой насыпали стекла за плинтусы, а я попросила у нашей Зины крысоловку и поставила под комод. И, голова дырявая, начисто о ней забыла. Сегодня дома завоняло дохлятиной, мы принялись шарить по квартире в поисках крысы. Ну и… – Бабушка Забел поправила платок, щелкнула искусственной челюстью, пожевала губами.
– Чего и? – забеспокоилась толпа.
– В общем, Бирута полезла рукой под комод, и вот. Главное, я ей говорю – пусти нас вперед, а она говорит – не пущу, вы поранитесь. Как чувствовала.
Бабушка Забел тяжело вздохнула, почесала щеку, еще раз щелкнула зубами.
– Гарик повел ее к Софе – перевязывать руку. А крысу мы так и не нашли. Видно, где-то под полом сдохла. Теперь придется мастера вызывать, пол вскрывать. Или в этой вони жить. И эта крысоловка, будь она неладна! Зря только у нашей Зины попросила.
– Ну почему зря? – хохотнул дядя Григор. – Вон, невестка попалась.
– Ахаха-а-а-а, – загоготали люди.
– Балбесом был, балбесом и остался, – махнула рукой на дядю Григора бабушка Забел, – иэх, дурень!
– А чего это дурень? – запетушился дядя Григор.
– Мозг с грецкий орех, вот и дурень. Весь в своего отца!
– А чего это в отца? – встал руки в боки дядя Григор.
Мы не стали слушать дальше перепалку взрослых, отошли в сторону.
– Брюки не отмоются, – шепнула мне Маринка.
Я глянула на свои брюки и похолодела – они были в больших ржавых пятнах.
– Это когда я успела так испачкаться?
– Ты хоть помнишь, как с крыши спустилась? – спросила Манька.
– Мань, ну чего ты глупости спрашиваешь? По дереву спустилась.
– Ну да, ну да! – нервно закивали головой девочки.
– Чего это «нудануда»? – нехорошо прищурилась я.
– А того! – подвинула рукой Маньку Каринка. – Ты по водосточной трубе спустилась.
– По какой это водосточной трубе?
– По этой! – Сестра ткнула пальцем в хлипкую, насквозь ржавую водосточную трубу, кривой кишкой мотавшуюся на боку гаража.
– По этой? – опешила я.
– Ага.
Я глянула на свои руки. Они были вымазаны ржавчиной.
– Как же так? – не поверила я. – Как я могла по трубе спуститься?
– Да ты вообще себя как сумасшедшая повела. Зачем-то порушила крышу, выскочила из дыры, ринулась не в ту сторону, ссыпалась вниз по трубе и юркнула за подсобку. Мы даже слова вымолвить не успели. Ну ты ваще-е-е-е! – протянула уважительно Манька.
– Что я маме скажу? – взвыла я. – Это же техасы, они дорого стоят! Их за мной еще сестры должны были донашивать! Горевать было о чем. Брюки у меня были новые, из фальшивой джинсы, которую у нас называют «техас». Достались они мне по счастливому стечению обстоятельств – наша физичка привезла их из Ленинграда своей дочке, а они ей оказались малы. Вот мама и взяла брюки мне. Потому что качественные и почти джинсы. А тут такое горе – ржавчина! Ее ведь ничем не извести!
В общем, вернулась я понурая домой. Мама сначала наорала на меня, потом, оплакивая мои брюки, побежала в Речной квартал – советоваться со швеей тетей Арминэ, как можно их спасти. Тетя Арминэ посоветовала покрасить их в черный цвет и отправила маму к своей знакомой, которая промышляла окраской пряжи. Знакомая обещала за три рубля покрасить брюки в непробиваемый черный цвет. Слово свое она сдержала, цвет действительно получился непробиваемым и убедительно прокрасил ржавчину. Но от этих манипуляций техасы сели в длине, и теперь их носит Каринка. Каждый раз, когда она надевает брюки, у меня начинает дергаться глаз. От обиды. Я тоже хочу ходить в модных техасах! Но мне не дано. И всё почему? А потому, что надо с умом придумывать шифер. Был бы он не таким хрупким, фиг бы я порушила чужую крышу и съехала вниз по ржавой водосточной трубе!
В общем, хотела бы я прожечь выразительным взглядом того, кто придумал делать шифер из картона. Прямо насквозь хотела бы прожечь. Или даже покрутить ему пальцем у виска. Это надо было додуматься делать шифер из такого материала, что даже прыгать по нему без потерь для собственного гардероба нельзя!
Солнечным ноябрьским днем мы возвращались домой. Мы – это я, Манька и Каринка. По вторникам занятия в музыкальной и художественной школах совпадали, поэтому возвращались мы домой всегда вместе. День выдался для поздней осени неприлично погожим: светило солнце, небо сгустилось в спелую синеву, и даже птицы пели по-весеннему весело. Идти по улице чинно-благородно в таких благоприятных природных условиях не представляется возможным. Поэтому мы, напевая «Пока-пока-покачивая перьями на шляпах» и резво игогокая, мчались по Маштоца, стараясь не задевать разомлевших от такой природной благости неспешных прохожих. Слева от нас, между буйно разросшимися голубыми елями городского сквера мелькал гипсовый памятник Ленину, ласково называемый в народе «Широко шагает Азербайджан». Вождь революции замер на постаменте с далеко занесенной правой ногой, вытянув в направлении движения левую руку. Неподготовленный ценитель искусства вряд ли бы заподозрил в кургузом гипсовом дядечке Владимира Ильича Ленина. Скорее он мог решить, что это памятник скрывающемуся с места преступления мелкому воришке. В пользу этой версии говорили вытаращенные глаза, глубоко надвинутая на лоб кепка, конспиративная сутулость и резвый бег дядечки.