Клер встревожило, что Джек вновь обрел спокойствие. Резкие, скрипучие нотки исчезли из его голоса, глаза снова заблестели.
— Не собрать ли нам всю историю вместе? — сказал он. — Мы могли бы начать с конца апреля тысяча восемьсот восемьдесят восьмого, когда Магда и ее муж отплыли на пароходе из Калькутты в Англию.
Она и без Джека могла нарисовать себе это. Картина уже была там, в ее сознании, не хватало только года, чтобы поместить ее в бумажную повесть — вещественное доказательство «О». Она видела древнюю реку, корабли с высокими мачтами, состязавшиеся за место с беспорядочной флотилией шлюпов и пароходов, сампанов и паромов. И трупов, припомнила Клер: за один год в реку сбросили пять тысяч трупов, как жаловался член бенгальской санитарной комиссии, — полторы тысячи покойников из одной только главной больницы Калькутты. Еще там наверняка были обезьяны: целые стаи обезьян устроились на ступеньках гхатов, точно туристы, машущие вслед кораблю, когда он проплывал рядом с дворцами короля Ауда. Река так спокойна, что женщине на палубе ясно видны королевский птичник, дворец старшей королевы, павлины; ее снимки лишь слегка затуманены у краев, может, виной тому поднимающийся туман, а может — устаревший фотографический процесс. Она думает о своем муже, о том, как долго еще будет действовать змеиный корень. «Пока смерть не разлучит нас. Смерть или обстоятельства».
— Пассажиры, плывшие на том корабле, вспомнили Магду, — продолжал Джек, — но Джозефа видели на палубе лишь один раз, когда он появился в инвалидном кресле, которое толкал его индийский доктор — «высокий мужчина», как один пассажир сообщил полицейским, с бронзовой кожей тибетца. Гипнотический взгляд, сказал другой. Они находили его красивым, но подозрительным, сдержанным, «очень надменным для туземца».
— Сообщил полицейским?
— Полицейским, расследовавшим исчезновение моего дедушки — Джозефа.
— Зачем полицейским допрашивать пассажиров корабля, если прошло столько месяцев?
— Затем, что они все еще пытались установить, куда делся индийский доктор, который исчез одновременно со своим пациентом. Я нашел эту историю много лет назад в старых полицейских отчетах и газетных сообщениях того времени.
Пистолет оттягивал ей руку, клонил ее вниз. Клер внезапно захотелось перестать копаться в прошлом, оставить все, что было похоронено, в своей могиле.
— Морская поездка, казалось, вернула Джозефа к жизни, — говорил Джек, нагнетая напряжение, не называя имен, — ибо по приезде в Лондон он снова взялся за фотографию, отвергая возражения своей жены, что он должен отдохнуть.
В ответ на возражения самой Клер, что он никак не может этого знать, Джек улыбнулся:
— У тебя дневники Магды, у меня Джозефа; не такие многословные, как у нее. Нашел их в подвале. — Джек охотно признал, что искал свидетельства, которые позволили бы ему вернуть свой фамильный дом. — Это уродливое старое место, но с какой стати тебе владеть им? А потом твоей дочери и дочери твоей дочери? Не говоря уже обо всех прочих, незаконных обитателях Эдема, которым уже столько лет удается дурачить попечителей. Ты знаешь, что в конце концов Алекс оставила все — все свои деньги — попечительскому совету Эдема?
Она видела, что он изучает, как она держит пистолет, оценивает щели в ее броне, слабые места, за которые он мог бы зацепиться, и сумела собрать для ответа все свое безразличие:
— Ну а индийский доктор-то какое ко всему этому имеет отношение?
— Терпение, Клер, терпение. Много лет назад Алекс показала мне подробные записки о домашней жизни семьи, оставленные лондонской экономкой Джозефа и Магды, миссис Бинг. Она отмечала все, включая погоду (и ее воздействие на мягкость булочек — она была ученой женщиной для своего класса), а также время, когда ее хозяева уезжали в свой загородный дом и возвращались обратно в течение тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года.
Несколько месяцев семья оставалась в Лондоне, сказал Джек, прежде чем переехать в небольшое имение в Суффолке, которое Лютер Айронстоун оставил своему сыну.
— Миссис Бинг несколько раз упоминает индийского доктора. Она отмечает свое неодобрение по отношению к его жене, «смуглой, невежественной женщине», которая вместе с двумя детьми устроилась в задней части поместья, в домике, который позже стал номером один в Эдеме. Здесь семья тотчас же развела огород, соперничавший с любимыми георгинами миссис Бинг. Его пышность и щедрые урожаи экономка приписала «мерзким индусским привычкам», так же как и запах чеснока, доносившийся с кухни, которая представляла собой «именно то, что только можно было ожидать от этих грязных дикарей, полная семян, огрызков коры и странных порошков. Риверсы, вот как эти индусы называют сами себя, не имея даже достаточно такта, чтобы подосадовать такому бессовестному использованию доброго христианского имени». — Джек получал явное удовольствие, изображая нетерпимую экономку.
«Мой папа всегда жил в номере первом». Именно так говорила Салли.
— Ник и его дедушка тоже состоят в каком-то запутанном родстве с доктором Риверсом, — продолжал Джек. — Индийский доктор был весьма плодовит, в отличие от моей семьи.
С первого августа по ноябрь Айронстоуны и их индийский врач каждый месяц проводили около недели в городе, а все остальное время жили в Суффолке. Клер увидела складывающуюся картину задолго до Джека.
— Никаких объяснений этим посещениям не было, — размышлял ее родственник. — Полагаю, Джозефу нужно было пополнять свои запасы морфина — к тому времени он уже почти, без сомнения, был наркоманом, если продолжал в том же духе, что и в первый год в Калькутте, когда его дневниковые записи были более или менее связными.
— А потом они такими не были?
— Настоящий бред, как у Нижинского. Джозеф, бедняга, подозревал, что индийский доктор пытается отравить его. На самом деле Риверс лечил его змеиным корнем, вполне подходящим лекарством от маниакальной депрессии и…
— Раздвоившейся души.
Клер, повторяя фразу из дневников Магды, задавалась вопросом: неужели только к этому сводилась вся жизнь человека, к странному, разрозненному набору предписаний, открыток и сплетен прислуги? Вещественное доказательство «П»: «Однажды он попросил Аруна о более постоянном лекарстве, нежели этот змеиный корень, который он принимал, и мой друг, ничего не ответив, просто вложил в ладонь Джозефа жестянку с семенами мака». Вот что записала Магда. «Он хотел лекарства от того, чем являлся».
— Но ведь индийский доктор не мог вылечить его?
— Дневник Джозефа, в сочетании с фотографиями, которые он снимал, свидетельствует о прогрессировавшем помрачении рассудка. Довольно неприглядная коллекция — все эти снимки. Я нашел некоторые из них в ботанической библиотеке в Калькутте.
— Часть «Наследия Айронстоун». Интересно, что еще там отсутствует.
Джек продолжил свой рассказ, словно ее замечание к нему не относилось: