Все это, вместе взятое, помогло дону Клерикуцио принять окончательное решение, ибо дон читал мысли внука так же легко, как молитвенник. Дон решил, что Данте не должен участвовать в окончательном отступлении под эгиду законопослушного общества. Его кровь Сантадио и (дон никогда не кривил душой) Клерикуцио чересчур взрывоопасная смесь. Посему Данте присоединится к обществу Винсента и Пити, Джорджио и Пиппи Де Лены. Все они будут сражаться в последней битве плечом к плечу.
И Данте оказался хорошим солдатом, хотя и слишком неукротимым. Его независимость подталкивала его к тому, чтобы пренебрегать правилами Семьи, а порой он даже не подчинялся конкретным приказам. Его неистовство оказывалось полезным, когда сбитый с толку Bruglione или недисциплинированный солдат преступал черту закона Семьи и должен был отправиться в более незатейливый мир. Данте не был обязан отчитываться ни перед кем, кроме самого дона, а дон по каким-то таинственным соображениям отказывался распекать его лично.
Данте боялся за будущее матери. Это будущее зависело от дона, а ее припадки случались все чаще и чаще, и Данте заметил, что дон начинает мало-помалу терять терпение. Особенно когда Роз-Мари устроила грандиозную выходку, нарисовав ногой круг, а потом плюнула в его центр, вопя, что больше никогда не переступит порог этого дома. Тогда-то дон и сбыл ее в лечебницу на несколько дней.
Так что Данте решил хитростью отогнать ее припадки, восстановить ее природные любезность и дружелюбие. Но он всегда боялся, что в конечном итоге не сможет ее защитить. Если только не станет таким же могущественным, как сам дон.
На всем белом свете Данте боялся одного-единственного человека – старого дона. Это ощущение родилось из его детских взаимоотношений с дедом. А еще оно проистекало из ощущения, что сыновья боятся дона Клерикуцио ничуть не меньше, чем любят его. Что всегда изумляло Данте. Дону уже за восемьдесят, он уже дряхлый и слабый старик, редко покидает особняк, его вершина давным-давно позади. Так чего ж его бояться?
Правда, он хорошо ест, имеет импозантную наружность, и единственный физический урон, причиненный ему неумолимым временем, – отсутствие зубов, поэтому диета дона теперь ограничивается только макаронами, тертым сыром, тушеными овощами и супами. Мясные блюда для него готовили из крошечных кусочков мяса, тушенных в томатном соусе.
Но старый дон почти на краю могилы, так что предстоит перераспределение власти. Что, если Пиппи станет правой рукой Джорджио? Что, если Пиппи захватит власть силой? А если такое случится, Кросс быстро пойдет наверх, особенно благодаря тому, что приобрел такое богатство от своей доли в “Занаду”.
Данте уверял себя, что руководствуется и практическими соображениями, а не только ненавистью к Пиппи, осмелившемуся критиковать его перед лицом собственной Семьи.
Впервые Данте завязал отношения с Джимом Лоузи, когда Джорджио решил, что Данте пора приобщать к власти, и поручил ему доставлять Лоузи плату от Семьи.
Конечно, были приняты меры предосторожности для защиты Данте на случай, если Лоузи когда-нибудь решится на предательство. Были подписаны контракты, доказывающие, что Лоузи работает в качестве консультанта в охранной корпорации, находящейся под контролем Семьи. Контракт предписывал необходимость соблюдения тайны и подчеркивал, что Лоузи должен получать оплату исключительно наличными. Но в налоговой декларации охранной корпорации эти деньги указывались как затраты, проходившие через липовую компанию.
Данте выплачивал Лоузи гонорары несколько лет, прежде чем завязать с ним более тесные отношения. Репутация Лоузи его ничуть не пугала. Будучи человеком, играющим ключевую роль в возможности детектива отложить денежки на старость в самую большую кубышку, Данте крепко держал его за горло. Лоузи приложил руку ко всему: защищал торговцев наркотиками, брал деньги Клерикуцио за защиту игрового бизнеса, даже участвовал в силовых операциях по вынуждению кое-каких весьма могущественных торговцев недвижимостью на выплаты дополнительных гонораров за защиту.
Данте пустил в ход все свое обаяние, чтобы произвести на Лоузи хорошее впечатление; Лоузи импонировали и его злорадное чувство юмора, и его пренебрежение общепринятыми моральными принципами. Особенно чутко Данте отзывался на горестные сетования Лоузи по поводу его войны против черномазых, разрушающих устои западной цивилизации. Сам Данте был напрочь лишен каких-либо расовых предрассудков. Негры никак не влияли на его жизнь, а если бы и повлияли, Данте их просто выполол бы без раздумий и жалости.
Данте и Лоузи объединяла одна могучая общая страсть. Оба по характеру были денди, очень заботились о своей наружности, и оба имели сходные сексуальные стремления, заключавшиеся в том, чтобы главенствовать над женщинами. Не столько ради возбуждения, сколько для ощущения собственного могущества. Они начали проводить время вместе всякий раз, когда Данте приезжал на Запад. Вместе обедали и фланировали по ночным клубам. Причем Данте ни разу не осмелился привести Лоузи в Вегас и в “Занаду”, да это и не соответствовало его намерениям.
Данте любил рассказывать Лоузи, как поначалу он выставляет себя беззаветным, чудаковатым дамским угодником, а все женщины для него – царицы, полновластно распоряжающиеся могуществом своей красоты. И какой царственный восторг испытывает он потом, загоняя их в угол и лишая возможности уклониться от нежелательной половой близости. Лоузи, относившийся к уловкам Данте немного свысока, рассказывал, что с самого начала ломает сопротивление дамочек своей экстраординарной мужественностью, а после унижает их.
Оба провозгласили, что ни за что не заставят женщину заниматься сексом, если она не отвечает на их ухаживания. Оба сошлись в том, что Афина Аквитана будет грандиозной наградой, если когда-нибудь предоставит им хотя бы крохотный шансик. Они вместе рыскали по лос-анджелесским клубам, подцепляя там женщин, чтобы после сравнить свои наблюдения и посмеяться над тщеславными бабенками, считавшими, что можно дойти до крайнего предела, а потом отказаться от финального акта. Порой протесты бывали чересчур страстными, и тогда Лоузи демонстрировал свой значок и говорил женщинам, что привлечет их за проституцию. Поскольку многие из них при случае не отказывались малость поднажиться за счет интимных отношений, угроза срабатывала.
Порой устраивали мальчишники, оркестрованные Данте. Лоузи, когда не рассказывал свои “черномазые” байки, то пытался изложить классификацию шлюх.
Первыми в списке шли отъявленные проститутки, протягивающие одну руку за деньгами, а второй хватающие тебя за член. Затем следовали шлюхи, которых влечет к тебе, они по-дружески трахаются с тобой, а утром, прежде чем ты удалишься, просят тебя выписать чек, чтобы помочь им оплатить квартиру.
Далее следуют шлюхи, любящие тебя, но любящие и других, завязывающие долговременные отношения, поддерживаемые ювелирными подарками к каждому празднику, в том числе и на День Труда. И, наконец, вольнонаемные – работающие от звонка до звонка секретарши, стюардессы, продавщицы из бутиков, приглашающие тебя после дорогого обеда зайти на чашечку кофе, а затем пытающиеся выставить тебя с голой задницей за порог, не побаловав даже рукоблудством. Вот как раз таких-то оба бонвивана и любили больше всего. Секс с ними был настолько увлекателен, напоен драмой, слезами и приглушенными мольбами о снисходительности и терпении, наделяющими процесс траханья куда большим смаком, чем любовь.