Денис обошел старика, быстрыми шагами взбежал по лестнице к подъезду. Старик остался стоять на месте, выкрикивая вслед:
– А звездное одиночество – не хотите? Правда, легко сойти с ума, зато какое удовольствие! Один! В целом космосе! А вокруг – звезды, звезды, звезды!
Эхо его высокого голоса еще звучало у Крапивина в ушах, когда он взбежал по лестнице на свой этаж, не дожидаясь лифта. И вздрогнул, заходя на площадку – ему показалось, что старик уже стоит здесь, поджидает его. Но в следующий миг понял, что фантазия сыграла с ним дурную шутку: стоящий к нему спиной человек был приземистым и плотным. Он обернулся, и с навалившейся тоской Денис узнал Томшу.
– Да что ж это такое делается... – не сдержавшись, сквозь зубы выдавил он, приваливаясь к стене.
Женщина наклонила голову набок, прищурила и без того узкие глаза.
– Добрый вечер, – насмешливо протянула она. – Кто же так гостей встречает, Денис Иванович? Я тебя, волшебник мой, уже час жду, не меньше. Соскучилась по тебе, представляешь?
Она шагнула и теперь стояла очень близко, подняв к нему широкое лицо, на котором выделялись, манили к себе чувственные красные губы. Она всегда красила только губы, и от этого глаза ее казались еще меньше.
– Я... я не могу сегодня... не хочу... – пробормотал совершенно выбитый из колеи Крапивин, ощущая, как с левой стороны на затылке начинает болеть – головная боль всегда приходила оттуда. – Мария, мы с тобой уже говорили об этом!
– А ты меня Машенькой обещал называть, – притворно капризным голосом возразила Томша. – Пойдем к тебе, поговорим. Я тебе массаж сделаю, чай заварю... У тебя вон какое лицо уставшее, бледное.
«Есть тоскливое одиночество с привкусом дешевого остывшего чая из пакетика, но ведь вам оно не нужно, верно? У вас оно уже имеется», – вспомнил Крапивин, и остатки сил сконцентрировались в нем в сильную мужскую злость.
– Я не хочу чая, – сказал он, глядя в темные припухшие глаза. – И массажа твоего не хочу. Ты меня слышишь? Понимаешь? Мария, прошу тебя, не приходи ко мне больше. У нас с тобой ничего не будет, все закончилось!
Вместо того, чтобы обидеться, она рассмеялась. Негромко, дразняще.
– Что же у нас закончилось, волшебник мой? – спросила она, проведя рукой по лацкану его пальто. Из-за этого кошачьего мягкого прикосновения ему захотелось отшатнуться от нее так же, как от сумасшедшего старика. – Разве у нас с тобой что-то начиналось?
Она снова засмеялась и вызвала лифт; двери открылись сразу же, и Томша уехала.
Оставшись один, Крапивин достал из портфеля ключи, вошел в квартиру. Голова болела уже сильно, нужно было немедленно лечь, и он прошел, не разуваясь, в ванную, включил приглушенный свет крошечных зеленых светильников, первый раз в жизни поблагодарив за него декоратора, вымыл руки и ополоснул лицо ледяной водой. Боль заострилась, собралась в одном месте. «Лечь, скорее лечь».
Он поднял голову и увидел в полумраке свое отражение – белую, беззвучно хохочущую маску. Отражение в зеркале смеялось, скалило безупречные зубы, подмигивало ему. Крапивин в ответ судорожно дернул правым глазом и вышел из ванной, посмеиваясь.
* * *
Вопреки опасениям Бабкина, никто не поджидал их возле дома, когда они вернулись в квартиру Макара после похорон. Остаток дня Сергей занимался тем, что изучал биографию старшего Чешкина, а Илюшин валялся на диване, время от времени задавая самому себе вопросы и бесконечно рисуя на альбомных листах пляшущих человечков, переплетенных между собой нитями, веревками и канатами. Другого человека на месте Сергея поведение Илюшина могло бы раздражать – другого, но не его: Бабкин неоднократно видел, как из ерунды, из несуразных кривых картинок, в которые Илюшин, казалось, погружался полностью, вырастали идеи, оказывавшиеся на удивление близкими к истине. Или самой истиной.
– Нам нужна жизнь Владислава Захаровича, – сказал Макар напарнику перед тем, как начать работу. – И все возможные точки пересечения его с Владимиром Качковым.
– Ты подозреваешь...
– Нет. Я просто хочу проверить лежащую на поверхности идею о том, что два человека, каждому из которых было за что мстить Силотскому, объединились. Скажу сразу, что мне эта идея не очень нравится, и я сомневаюсь в том, что она найдет подтверждение. Но проверить нужно.
– Почему сомневаешься?
– Именно из-за ее очевидности, – непонятно ответил Макар и свалился на диван, уставясь в потолок.
Бабкин работал добросовестно, к тому же он был один, поэтому у него ушел весь конец дня и первая половина следующего на то, чтобы собрать информацию о старом Чешкине, а заодно о его внучке. Им никто не мешал. Сергей несколько раз осторожно осматривал из окна двор, но машины были те же, что и всегда, и никто не сидел на скамеечке, поглядывая на двадцать пятый этаж, никто не появлялся с биноклем в окнах дома напротив.
– Если наблюдение ведется, то очень профессиональное – такое, которое нам с тобой не под силу отследить, – сердито сообщил он. – Мне это все очень не нравится. По почерку нападения на тебя и Машу похоже, что работали дилетанты, которым требовалось лишь запугать нас, хотя они и подошли к своей задаче изобретательно в твоем случае. Но сейчас их не видно.
– Черт с ними! – отозвался Илюшин сонным голосом. – Забудь о них, занимайся Чешкиными.
– Я ими уже отзанимался, – проворчал Сергей. – Все, что мог найти, нашел.
С Илюшина мигом слетела сонливость, он уселся на диване, выжидательно наклонился вперед.
– Рассказывай.
* * *
Когда-то Владислав Захарович закончил физфак Харьковского университета и сам себя считал человеком, подающим большие надежды. Поступив в аспирантуру, между делом он написал диссертацию и показал ее своему научному руководителю, совершенно убежденный в том, что отзыв будет одобрительный, а возможно, и сдержанно-восторженный. Прочитав диссертацию, научный руководитель вызвал к себе Чешкина, и, недовольно оглядев его долговязую фигуру, констатировал:
– Диссертация есть, защищать ее некому.
– Что вы имеете в виду, Сергей Анатольевич?
Сергей Анатольевич объяснил, что на данный момент он видит перед собой Славку Чешкина, совершено несерьезного аспиранта, бесконечно отирающегося по курилкам института, талантливо рисующего стенгазеты и рассказывающего запрещенные анекдоты.
– Где? – спросил научный руководитель, похлопывая по рукописи, – Где труд, стоявший за этим твоим... опусом, а? Я его не видел. И никто не видел. Как ты ухитрился написать диссертацию за шесть месяцев, когда люди на это годы тратят? Ты, Слава, мотылек! Щелкопер! Серьезный ученый, прости, из тебя никогда не получится, а защитить вот это, – он снова хлопнул по рукописи, словно прибивая ее к столу, – тебе попросту не дадут.