— Не знаю, может, не поверишь, но нету. Позавчера продал золотишко, вчера — тоже. И все улетучилось как дым.
— Что же делать? — растерянно произнесла Орыся.
— Хочешь? — Бухарцев снял с пальца перстень. — Прилично дадут…
— А кому я его сбуду? — заколебалась Орыся.
— Есть один человечек. Надёжный. Правда, облапошивает, но не так все же, как Решилин.
— Можешь свести меня с тем человеком? — спросила Орыся, у которой возникла спасительная идея.
— Ради бога! — охотно согласился Бухарцев.
…Когда Валерий Платонович пробудился ото сна, — а это было около полудня, — Орыся выложила перед ним пятьдесят тысяч рублей.
— Откуда?.. Где взяла? — удивлённо и радостно спросил профессор.
— Представляешь, я действительно сумки перепутала. Деньги были не в индийской, а в той, под крокодилову кожу.
— Да? — подозрительно посмотрел на неё Валерий Платонович.
— А чего мне врать? — не моргнув глазом, ответила Орыся.
Скворцов-Шанявский побежал отдавать долг.
Леонид Анисимович был из тех людей, которые привыкли властвовать над обстоятельствами. Но в последнее время он почувствовал, что эта власть поколебалась. Положение, как говорится, уходило из-под его контроля. По нескольку раз на день Жоголь звонил в Москву. Вести становились все более тревожными. В гастрономе царила растерянность. Запаниковали даже те, в ком он был раньше абсолютно уверен. А записка сына хоть и несколько успокоила, но, с другой стороны, уколола больно и глубоко.
«Почему Михаил обращается в ней только к матери? — мучительно размышлял Леонид Анисимович. — Выходит, я для него не существую? А может, это сделано намеренно, с явной демонстрацией?»
Мысли о сыне были, пожалуй, даже невыносимей, чем тревога за положение в гастрономе. Бывали мгновения, когда он был готов кинуться в аэропорт и улететь домой.
Ничто не радовало Жоголя в Южноморске. Даже присутствие рядом Виктории. Её молодость и красота потеряли для него былую притягательность. Иногда он ловил себя на мысли, что она его раздражает. Если что-то и подогревало в Жоголе интерес к ней, так это ревность к Ярцеву. Но и ревность была какая-то вялая, вымороченная. Примитивное проявление чувства собственности: хоть костюм поношенный, но свой, видеть его на плечах другого не хотелось бы.
Сегодня у Жоголя была запланирована встреча с профессором, но тот после встряски, которую получил в результате пропажи денег, валялся в постели с давлением. Деться было некуда, одна дорожка — на пляж.
День выдался просто волшебный. В природе царствовали три цвета — золотистый, зелёный и голубой. Море было спокойным и прозрачным. Они пришли с Викторией на своё излюбленное место, недалеко от гостиницы «Интурист». Пляжем пользовались в основном тоже иностранцы. Здесь был буфет, где продавали на валюту пиво в банках, кока-колу, фигурное печенье. Жоголь с Викой пользовались его услугами.
Взяв лежак, Жоголь положил его у самой кромки воды и растянулся под мягким, ласкающим кожу солнцем. Он настроил транзистор на «Маяк» и весь отдался музыке.
Виктория взяла напрокат шезлонг с навесом: в дневные часы она не загорала, а только принимала воздушные ванны. Достав из сумочки журнал мод, она принялась лениво разглядывать иллюстрации.
Вдруг её словно что-то подтолкнуло. Вика подняла глаза от журнала, огляделась. У неё было такое ощущение, что кто-то рассматривает её. Но ничего подозрительного не заметила.
Она снова углубилась в чтение, но чувство, что за тобой пристально наблюдают, не покидало.
«Телепатия, что ли? — удивилась она. — Кто же этот экстрасенс?»
Вика посмотрела вокруг внимательнее. Неподалёку, ближе к игрокам в карты, сидел в таком же шезлонге, как и она, спортивного вида мужчина лет сорока пяти, в тёмных очках. В руках английская газета.
«Неужели этот иностранец?» — подумала она. Но глаз его не было видно за дымчатыми стёклами очков.
Вика достала несколько долларов и пошла к буфету. Взяв бутылку кока-колы и пачку «Честерфильда», она вернулась на место. Мужчины не было. В пустом шезлонге лежала только газета.
Не успела Вербицкая устроиться в своём, как из воды показался незнакомец. Высокий, прекрасно сложенный, он направился прямо к ней. Остановившись возле шезлонга, он поднял упавший на землю журнал и подал Виктории.
— Кажется, ваш? — на чистом русском языке сказал он. — Прошу.
— Спасибо, — ответила Вербицкая, чувствуя, что незнакомец не прочь поболтать с ней.
— Не боитесь сгореть? — показал мужчина на солнце в зените. — Сейчас не самое лучшее время…
— Я же в тенёчке, — щёлкнула она пальцем по навесу.
— Рассеянный, то есть отражённый, свет тоже может доставить неприятности.
— А вы сами?
— Я сегодня первый день здесь. Соскучился по теплу. В Ленинграде нынче очень ранняя осень. Дожди, холод. А вы откуда?
— Из Москвы.
— И у вас не лучше. Если не возражаете, я устроюсь поближе? — попросил незнакомец.
Вика позволила. Он перенёс свой шезлонг. Через минуту она уже знала, что зовут его Павел Кузьмич Астахов, он доцент и занимается проблемами внеземных цивилизаций.
— А вы, мне кажется, имеете отношение к искусству, — серьёзно произнёс Павел Кузьмич. — Во всяком случае — к творчеству. — Он кивнул на журнал, который машинально перелистывала Вербицкая.
— Насчёт искусства вы угадали, — улыбнулась она. — А по поводу этого,
— Вика провела рукой по глянцевитой бумаге, — только потребитель.
— И вы бы одели подобное? — спросил Астахов, показав на снимок манекенщицы в какой-то странной не то рубашке, не то майке и коротких белых штанах в обтяжку.
— Ни за что, — усмехнулась Вербицкая. — Не стиль, а бог знает что.
— Кстати, вы знаете, откуда пошло слово «стиль»?
— Нет, — призналась Вербицкая.
— От фамилии Стиль, — пояснил доцент. — Был такой журналист в Англии. Жил он в восемнадцатом веке и отличался от своих коллег своеобразной манерой письма. Впрочем, не только этим. Был оригинал в одежде, манере поведения. Словом, имел свой стиль, — с улыбкой закончил Павел Кузьмич.
— У человека, который обладает вкусом, это получается само собой. И навязывать ему нечто неподходящее невозможно. А вот это я бы одела с удовольствием, — Вербицкая ткнула пальцем в модель элегантного жакета с большим воротником. — Симпатично, правда?
— И мне нравится, — сказал Астахов. — А если к нему ещё устройство компании «Мибуко»…
— Что? — не поняла Вика.
— Японцы выпускают что-то вроде музыкального воротника, который можно пристегнуть к пальто, пиджаку, куртке с помощью обыкновенной «молнии». Поднял воротник — к ушам прижимаются микрофончики, а миниатюрный магнитофон находится у вас в кармане. Можете слушать музыку, никому не мешая. Мы и так находимся под постоянным воздействием вредных шумов. Автомобили, самолёты, приёмники, телевизоры, стройки… А последствия — разрушение психики, возникновение самого страшного демона нашего времени — стресса. Но лучше не доводить себя до этого.