— Доктор, — признался я, — мне совершенно непонятны мыслительные процессы, происходящие в вашей голове. Но тем не менее продолжайте.
Загадочно улыбаясь, Твиллс сел, вынул трубку и начал набивать ее с неторопливостью человека, собирающегося кое-что рассказать.
— Есть моменты, которые мне хотелось бы с вами обсудить, — сказал он раздумчиво. — И прежде всего самый очевидный момент. Самый загадочный…
— Вы имеете в виду руку?
— Это ерунда. Театральщина, не более того. Неужели вам не бросилось в глаза одно странное обстоятельство? Вас не удивляет отношение ко всему происходящему членов семьи?
— То есть?
Все еще набивая трубку табаком, Твиллс нахмурился и спросил:
— У вас есть братья или сестры?
— Нет.
— Я так и подумал. Значит, вам этого не понять. Семьи бывают разные. В них нередко случаются размолвки, скандалы. Их члены могут быть на ножах. Но когда приходит беда, знаете, что они делают? Они объединяются. А вот Куэйлы как раз именно этого и не делают.
— И все же я вас не совсем понимаю…
— Черт возьми! Неужели непонятно! Неужели вас не удивляет та легкость, с которой они допустили, что один из них мог отравить мать или отца? Что бы сделали на их месте нормальные люди? Они бы обыскали дом, чтобы удостовериться, что в нем нет посторонних. Они бы перебрали в голове всех потенциальных недоброжелателей в городе. И первым делом они бы хорошенько допросили служанку, будучи уверенными, что она тут замешана. Они бы подозревали всех, кроме самих себя.
— Вы правы…
— Еще бы! Вместо этого они спокойно выслушивают наши обвинения. Они уже были готовы начать обвинять друг друга. Стоит понять, почему это так, и тайна окажется разгадана. — Он закурил трубку и торжествующе посмотрел на меня. — Господи, они даже не удосужились проверить, были ли заперты двери и закрыты окна. Враги? Разумеется, у судьи могут быть враги, и они вполне способны пробраться в дом и затаиться. Но это самое очевидное предположение не пришло ни одному из них в голову.
— Но гипотеза насчет того, что тут замешан кто-то посторонний, выглядит малоубедительной, — возразил я.
— Вы меня не понимаете. — Доктор беспомощно развел руками. — Конечно, это малоубедительно — для нас. Но не для них. Именно на этом они по идее должны были настаивать с самого начала. Им следовало бы встать спиной к спине, ополчиться против всех посторонних. Им следовало бы кричать, что злодей спрятался в шкафу и, когда все они не могли его видеть, сделал свое грязное дело. По крайней мере они должны были заподозрить служанку. Но никто из них и не подумал этого сделать.
— Мэтт говорил об этом, — напомнил я. — Но кажется, и сам в это не верил.
— Они выбрали неверный путь, — задумчиво сказал доктор. — Им следовало бы изготовить соломенное пугало — постороннего злодея и колошматить его что есть силы. Но им это и в голову не пришло. Они, похоже, понимали…
— Не забывайте, что долгое время они жили в ожидании катастрофы. Они знали, что за этим фокусом с белой рукой кто-то скрывается, и, когда наступил критический момент, семейные узы оказались натянуты до предела.
— Но учтите, речь ведь теперь идет об отравлении. Фокусы с рукой могут быть сколько угодно неприятны, но яд — это уже нечто совсем иное. Они имеют основания подозревать, что кто-то из них мог пугать старика мраморной рукой, но гиоскин! Нет-нет, мистер Марл, — сказал Твиллс, с любопытством глядя на меня. — Вы, я вижу, со мной не согласны. Но повторяю: когда вы поймете, почему они так странно себя ведут, вы получите разгадку. Всей тайны.
— А вы сейчас ее знаете?
Твиллс задумчиво затянулся и выпустил клуб дыма.
— Пожалуй, что да. Но черт возьми, я боюсь высказать вслух свою догадку. Попозже. А вдруг сегодня ночью…
— Что сегодня ночью?
— Вдруг сегодня ночью кто-то захочет добровольно рассказать мне правду? Моя дверь всегда открыта.
Огонь тем временем разгорелся вовсю — веселые блики падали на очки доктора. Он казался очень маленьким в большом кресле. Он улыбался и потирал свою кнопку носа черенком трубки.
— Вы дали этому человеку понять, что его подозреваете?
— Да.
— Но это же опасно…
— Вряд ли, — снова улыбнулся доктор. — Но так или иначе, я готов рискнуть. Поначалу, надо признать, я двигался не в том направлении. Но сегодня, когда я послушал их всех, то переменил точку зрения. — Он зевнул и встал. — Пора на боковую. А то они тут рано встают.
Погруженный в свои размышления, с тенью улыбки на губах, он подошел к столу и взял сифон. Трубка во рту торчала под причудливым углом. Твиллс взялся за ручку двери.
— Ну что ж, — сказал я. — Я сплю здесь. А вы будьте осторожны.
— А, ерунда! — отмахнулся он. — Знаете, о чем я думал? Я вспоминал Вену. О том, как я там по утрам просыпался. Меня будил шарманщик. Ровно в восемь он появлялся под моим окном. Я высовывал из окна голову, и мы говорили друг другу «гутен морген», затем он снимал шляпу и играл мелодию из «Розовой дамы» — он знал, что я люблю ее…
Не вынимая изо рта трубки, Твиллс попытался просвистеть несколько тактов. Руки его были так глубоко засунуты в карманы мешковатого пиджака, что казалось, тот доходил ему до колен. Сифон был зажат под мышкой. С мечтательным блаженством, он глянул на потолок.
— Я вспомнил запах лип, — продолжал он, прищурясь, — как горничные открывают окна и выставляют проветриваться подушки, как играет солнце на флюгерах. Знаете, о чем я мечтаю?.. Чтобы снова можно было слушать орган. Впрочем, шарманщик уже никогда не сыграет мелодию. Его настигла пуля на войне… — Твиллс поправил очки, виновато улыбнулся. — Ладно, что-то я очень заболтался. Спокойной ночи, мистер Марл.
Оставшись один, я закурил сигарету и уселся у огня. Значит, Твиллс мечтает о Вене? Так почему же он туда не едет? Эта мысль посетила меня уже во второй раз за вечер. Я подозревал, что каким-то туманным, непонятным образом это связано с происходящим в доме, но я не мог четко объяснить, в чем именно заключается эта зависимость. Иначе с чего бы ему здесь торчать? Кларисса была бы только рада щеголять в новой шляпке на Рингштрассе. Рингштрассе! Листва деревьев словно зеленое кружево. Солнце отражается в блестящих шляпах кучеров. Цокот копыт. Музыка…
Я сидел в этом холодном доме у подножия горы и чувствовал, как и меня охватывает ностальгия по элегантным улицам Вены. Но сейчас лучше не думать об этом. Снова пошел снег. За окном показались снежинки, одна из них оказалась на стекле. Рамы слегка подрагивали от ветра. Я встал и начал расхаживать по комнате, размышляя над мрачной загадкой. Мои шаги гулко отдавались в мертвой тишине.
Я посмотрел на портреты, висевшие над книжными шкафами. Темные, плохо написанные — казалось, художник торопился, чтобы успеть запечатлеть привидение. Глаза были, как правило, не на месте — лица выглядели косоглазыми или глуповатыми. Отец судьи Куэйла был изображен в высоком воротничке и с галстуком-шнурком. Он и построил этот странный дом в семидесятые годы прошлого века, на том самом месте, где до этого стоял каменный дом, выстроенный его отцом. Рядом висел портрет матери судьи — плоское лицо, кружевной чепец, как у королевы Виктории. Следующий портрет всегда вызывал у меня живой интерес. О Джейн Макгрегор ходили легенды. Это была суровая старая шотландка, няня, которая стала семейным тираном во времена, когда здесь еще жили родители судьи Куэйла. Она держала в страхе всю семью и умерла в мансарде древней старухой. Согревая ноги горячими кирпичами, она свирепо глядела в глаза смерти.