Ясмин проверила, закрылся ли тяжелый навесной замок на засове, потом убедилась, что защитные жалюзи крепко встали на место. Покончив с этим, она подхватила четыре пакета, собранных ею в салоне, и зашагала по направлению к дому.
Дом находился недалеко, в жилом массиве Доддингтон-Гроув. Ясмин жила в Арнольд-хаусе — жила вот уже пять лет, с тех самых пор, как покинула «Холлоуэй» и провела месяц-другой, перебиваясь по чужим квартирам. Ей повезло: ее квартира выходила окнами на садоводческий центр на другой стороне улицы. Конечно, это не парк, не газон и не садик. Но все же это зелень, кусочек живой природы, а ей хотелось, чтобы Дэниел имел в своей жизни хоть немного природы. Ему одиннадцать лет, и почти все то время, что она сидела в тюрьме, он провел в интернате — спасибо ее родному братцу, который заявил: «Слушай, Яс, ну не могу я жить с ребенком, правда, извини, но это факт». Так что теперь Ясмин была твердо намерена всеми силами восполнять сыну то, чего он был лишен.
Он ждал ее у входа в подъезд, на другом краю полоски асфальта, служившей обитателям Арнольд-хауса парковкой. Но он был не один, и, когда Ясмин разглядела, с кем разговаривает ее сын, она ускорила шаги. Район был неплохим — бывают гораздо, гораздо хуже, такова реальность, — но наркодилеры и любители мальчиков могут объявиться где угодно, и, если один из них хотя бы попытается намекнуть ее сыну, что школьные уроки, домашние задания и учеба не самое нужное в другой, лучшей жизни, она убьет подонка.
Этот тип выглядел как вылитый наркодилер в своем дорогом прикиде. В свете фонаря его золотые часы вспыхивали и искрились. И язык у него, судя по всему, был хорошо подвешен. Потому что, когда Ясмин приблизилась и окликнула сына, она увидела, что мальчик совершенно очарован.
Они оба обернулись к ней. Дэниел отозвался:
— Привет, мама. Извини, я забыл дома ключ. Мужчина ничего не сказал.
— Почему ты не пришел ко мне на работу? — спросила Ясмин, полная ужасных подозрений.
Дэниел уронил голову, как делал всегда, когда испытывал неловкость. Уставившись на свои кроссовки (эти «найки» стоили ей целое состояние!), он проговорил:
— Я ходил в армейский центр, мам. Там к ним приезжал один начальник проверять, все ли у них в порядке, и все выстроились на улице, а мне разрешили смотреть и потом угощали чаем.
«Подачки, — вспыхнуло в мозгу у Ясмин. — Жалкие подачки».
— А им не пришло в голову, что у тебя есть дом, а? — строго прикрикнула она.
— Они же знают меня, мам. И тебя тоже. Один спросил: «Это твоя мама та леди с бусами в волосах? Такая красавица».
Ясмин фыркнула. Во время этого диалога она старательно игнорировала незнакомца. Вручив два пакета сыну, она сказала:
— С этим поаккуратнее. Тут для тебя работа, — и набрала код, чтобы вызвать лифт.
Вот тогда незнакомец и заговорил. В голосе его слышался говор южного берега, как у самой Ясмин, но с более отчетливыми вест-индийскими корнями:
— Миссис Эдвардс?
— У меня и так слишком много того, что вы продаете, — ответила она, глядя не на него, а на дверь лифта. — Дэниел? — позвала она, и мальчик встал перед ней, готовясь войти в лифт.
Ясмин положила руку на его плечо, будто желая защитить его. Дэниел обернулся и посмотрел на мужчину. Она развернула его обратно лицом вперед.
— Уинстон Нката, — сказал мужчина. — Нью-Скотленд-Ярд.
Это заставило Ясмин обратить на него внимание. Он протянул ей свое удостоверение, которое она изучила, прежде чем взглянуть на самого Нкату. Коп, думала она. Негр и при этом коп. Хуже нефа, ставшего подстилкой у белых, мог быть только неф-полицейский.
Она отвернулась от полицейского удостоверения, взмахнув волосами, и бусинки в ее бесчисленных косичках сыграли для Нкаты мелодию презрения. Он смотрел на нее так, как смотрят на нее все мужчины без исключения, и она знала, что он видит и что думает. Вот что он видит: тело, все шесть футов; лицо цвета грецкого ореха, лицо, которое могло бы быть лицом модели — с костями модели и с кожей модели, за исключением нижней губы, располовиненной и изуродованной шрамами, будто взорвалась пурпурная роза в том месте, где этот ублюдок Роджер Эдвардс разбил о ее лицо вазу за то, что она не отдавала ему свою зарплату продавщицы в универмаге и отказывалась идти на панель, чтобы оплачивать его привычки; он видит ее глаза цвета кофе — гневные, но в то же время настороженные; а если бы она, невзирая на вечерний холод, сняла пальто, он увидел бы и остальное и первым делом обратил бы внимание на короткий летний топ, который она носит, потому что живот у нее плоский, а кожа — гладкая, и если уж ей хочется выставить напоказ свой плоский гладкий живот, то так она и сделает, и плевать на время года. Вот что он видит. А что он думает? Да то же, что все они думают, что они всегда думают: «Не прочь позабавиться с такой, при условии, что на голову она наденет мешок».
— Могу я поговорить с вами, миссис Эдвардс? — спросил полицейский.
Голос у него был такой же, как у всех: будто они готовы под автобус лечь ради своих мамочек.
Наконец прибыл лифт, и дверь медленно, нехотя отъехала в сторону, словно говоря: «Раз уж вы настолько глупы, что рискуете заходить внутрь и ехать до четвертого этажа, то учтите, что если и доедете, то это еще ничего не значит, потому что дверь может и не открыться».
Ясмин подтолкнула Дэниела, чтобы он заходил в лифт. Коп повторил:
— Миссис Эдвардс, могу ли я поговорить с вами?
Она пожала плечами:
— Как будто у меня есть выбор, — и нажала на кнопку, помеченную цифрой «четыре».
Коп сказал:
— Отлично, — и тоже вошел в лифт.
Он был большим мужчиной. Она заметила это прежде всего остального в резком свете люминесцентной лампы на потолке лифта. Он был выше ее самой на добрых четыре дюйма. И на лице его тоже был шрам, белый, как полоска мела, бегущий от уголка глаза через всю щеку. Ясмин знала, что это за шрам — от лезвия бритвы, но не знала, как он был получен. Поэтому она спросила, мотнув головой в сторону его лица:
— А это что?
Коп глянул на Дэниела, который смотрел на него так, как всегда смотрит на чернокожих мужчин: с таким сияющим, таким открытым, таким жадным лицом, на котором было написано все, чего мальчугану не хватало в жизни с той самой ночи, когда его мама в последний раз бросила вызов Роджеру Эдвардсу. Коп ответил:
— Это напоминание.
— О чем?
— О том, каким идиотом может быть парень, когда уверен, что он круче всех.
Лифт дернулся и замер. Ясмин никак не прокомментировала слова полицейского. Коп стоял ближе всех к двери, поэтому он вышел первым, как только она со скрипом отъехала в сторону. А потом устроил представление, придерживая дверь, чтобы она не ударила внезапно Ясмин или ее сына… ага, как же, ударит. Много он знает об этом лифте. Он постоял сбоку, ожидая, пока все выйдут, и она проскользнула мимо него, говоря на ходу