– А у меня все хорошо, – сказал он бодро. – Кроме того, что рядом теперь нет тебя. Я очень, очень, очень хочу тебя увидеть.
– Я тоже.
И тут их, наконец, прорвало. Они говорили долго, так долго, что у него заболело ухо от прижатой к нему телефонной трубки. Он не мог потом вспомнить, о чем именно был разговор. О любви, хотя о ней-то как раз не сказали ни слова. Она вся была между строк, в долгих паузах, тихих вздохах, в том, что каждый из них не решался первым положить трубку.
А после он спокойно уснул. И у него возникло чувство, что все еще можно поправить.
* * *
Она положила на кровать мобильный телефон и неожиданно расплакалась. Все было хорошо ровно до того момента, как у гостиницы «Октябрьская» их встретили сотрудники ФСБ. По их лицам она поняла: не простят. Побег из-под самого носа, да еще с кавалером, привел их в бешенство. Не отойдут теперь ни на шаг. И она уже не могла думать ни о чем другом, как о ворованной картине Васильева, которая ждала ее у Зои вместе с копией. О том, что опять надо врать, изворачиваться, забрать эту картину, забрать копию, а, вернувшись в Москву, искать богатого, но плохо разбирающегося в живописи клиента, чтобы провернуть очередную аферу. Надо ее еще придумать, эту аферу. Придумать очередной трюк, который принесет ей очередной миллион долларов на черный день. Тогда Катя еще не знала, какой кошмар ждет ее по возвращении в Москву. Ей казалось, что самое худшее – это расставание с Герой.
Он ее провожал и стоял на перроне до самого отхода поезда. Лицо у него было грустное, а взгляд тоскливый. Если бы она могла остаться! Но Катя видела тех двоих, что стояли в отдалении, изображая пассажира и провожатого, и подозревала о неприятном сюрпризе, который ждет ее дома. Она уехала, чтобы не впутывать в это Геру. Уехала, совершенно несчастная, готовая к самому худшему.
Так и случилось. Едва она ступила на перрон Ленинградского вокзала, подошли те двое. Взяли ее в «коробочку» и равнодушно, без всяких эмоций, сказали:
– Пройдемте.
– Что случилось? В чем меня подозревают?
– Нам необходимо осмотреть ваш багаж.
– Я могу позвонить своему адвокату?
– Только после того, как мы произведем досмотр багажа.
Она поняла, что лучше не сопротивляться. Эти типы настроены серьезно. По пути к ним присоединились еще двое серьезных молодых людей, и она шла по перрону, как королева, в сопровождении почетного эскорта. Один из «телохранителей» нес в руках ее багаж. Ее завели в кабинет начальника милиции Ленинградского вокзала. Все было по-взрослому. Кроме сотрудников милиции, фээсбэшников и понятых присутствовали еще какие-то люди. Она догадалась, что это эксперты. Да, все было всерьез.
«Попала». Вот и грачи прилетели. К этим вестникам весны все относятся с симпатией, она же ненавидела голые ветки деревьев, густо облепленные грачиными гнездами. Тоскливая картина: конец марта, слякоть, все какое-то грязное, неуютное, а душа тревожная, неприкаянная. Сейчас у нее было именно такое чувство. Она отметила субтильного розовощекого парня с длинными, как у девушки, ресницами. Несмотря на непрезентабельную внешность, именно он всеми руководил. Розовощекий ей не понравился. Взгляд у него был безжалостный, а движения, как у робота. Повадки выдавали в нем карьериста, а с ними иметь дело всегда неприятно. Сердце упало. «Хорошо, что у меня были два счастливых дня. Хоть погуляла напоследок в Питере!»
Включили видеокамеру. Сотрудник ФСБ открыл ее чемодан. Началась неприятная процедура обыска.
– Это ваше?
На свет божий были извлечены две картины. Пейзаж Федора Васильева и его копия, сделанная Зоей. Она молчала.
– Можете объяснить, что это такое? – спросил розовощекий.
– Я галеристка. Покупаю картины у питерских художников.
– Здесь стоит подпись: Васильев.
– Это копии. Мне сделали заказ на две копии пейзажа Васильева. Что законом не запрещается.
– Зачем вам две копии?
– Так захотел заказчик.
– Можете назвать имя заказчика?
– Это коммерческая тайна.
– Можете назвать имя художника, который подписывается фамилией «Васильев»?
– Я повторяю: это всего лишь копии.
– Вы отказываетесь его назвать?
Она молчала.
– Напрасно вы не хотите давать показания, Екатерина Алексеевна, – вздохнул розовощекий. – Кстати, меня зовут Валерий Сергеевич.
– Очень приятно. Мне не хочется впутывать в это моих друзей. За все буду отвечать я одна.
Розовощекий посмотрел на нее с презрением. И сурово сказал:
– Отвечать будут все.
Ей стало смешно. Ему не шел образ сурового служаки, стоящего на страже государственных интересов.
– Чему вы улыбаетесь?
– Своим мыслям. Извините.
– Я думаю, скоро улыбаться вам не придется.
Ну вот, опять! Зачем он говорит штампованными фразами, подслушанными в дешевых кинофильмах про шпионов? Сбивает ее с толку. Ее губы сами собой растягиваются в улыбке, потому что все происходящее похоже на плохой кинофильм. Она всего лишь играет роль задержанной, а он напоминает актера, с выбором которого на главную роль режиссер чудовищно ошибся. И оттого вместо драмы получился фарс. Вместо шпионского боевика комедия.
Катя уже приготовилась к тому, что после досмотра багажа на нее наденут наручники, и следующую ночь она проведет в следственном изоляторе. Звонить маме или нет? Сейчас или подождать?
То, что произошло дальше, было похоже на чудо. Она, признаться, уже перестала в них верить, в чудеса. Сначала напряглись эксперты. Лица у них были удивленные, будто бы они увидели совсем не то, что ожидали. Валерия Сергеевича отозвали в сторонку. Было сказано всего несколько слов, но он занервничал, а вслед за ним и все его коллеги.
Потом он ушел, как Катя догадалась, звонить. Видимо, звонок дал результат совсем уж ошеломляющий, потому что Валерий Сергеевич вернулся с таким лицом, что ей даже стало его жаль. Последовали еще одни переговоры с экспертами.
– Сомнений быть не может, – краем уха уловила она.
Похоже, и в самом деле случилось чудо. Фотограф поспешно сделал снимок пейзажа Васильева, и ее вежливо попросили удалиться в приемную. Вместе с ней вывели понятых, что было против правил, но ситуация вышла из-под контроля. Прошло минут двадцать, прежде чем их всех позвали обратно. В кабинете словно грозовая туча повисла. Она посмотрела на светящийся монитор и догадалась, что снимок куда-то пересылали. Монитор от нее тут же закрыл широкой спиной один из фээсбэшников, но она увидела достаточно.
– Это ваше? – из чемодана был извлечен темный парик.
– Да. Мое, – на этот раз с легкостью призналась она.
– С какой целью вы возите с собой парик? – они цеплялись за соломинку.