Тетя Марина говорила не переставая, мама не успевала вставить слово, хотя и сама не была молчуньей. Саша все больше находил между сестрами сходство и присматривался к Мише. «А вдруг и я такой же?»
За руль стареньких «Жигулей» сел двоюродный брат.
– А где ты работаешь? – спросил Саша, чтобы завязать разговор, пока женщины устраивались на заднем сиденье.
– Электриком в «Теплосетях», – неохотно ответил Миша.
– Провода-то не путаешь? – пошутил он. – У тебя ж вроде зрение плохое.
– А что, заметно? – огорчился брат.
– Вообще-то да.
Тот совсем расстроился и замолчал. Потом неожиданно сказал:
– Я в армии был.
– Поздравляю!
– А что смешного?
– Ничего.
– А что ж тогда смеешься? – исподлобья посмотрел на него Миша и полез за очками. Они оказались у него в кармане, водил он все-таки в очках. Нацепив их на нос, Миша вставил ключ в замок зажигания, и машина хоть и не сразу, но завелась. Крутя лобастой башкой, двоюродный брат стал выруливать со стоянки.
«Ну и голова! – невольно подумал Александр. – Мозгов в ней, должно быть, много… Или он болен». В раннем детстве врачи-невропатологи постоянно цеплялись к Женькиной голове, на их взгляд слишком уж большой. Орлов сам об этом рассказывал. Женькиной матери говорили, что мальчик, скорее всего, дебил, что у него какой-то синдром, то ли пирамидальный, то ли башенный. Форма черепа, характерная для дебилов, в общем. В итоге Женька вырос, а голова нет, и стала ему вполне по размеру.
Вот почему он подумал, глядя на Мишу: болен. Женька постоянно был в его мыслях.
«Неужели я скучаю? – удивился он. – Врезать бы ему по этой башке… Пирамидальной или башенной. Орлову, конечно, а не Мишке. Мишка здесь ни при чем».
Но врезать было лениво. Даже думать об этом лениво. Так, для профилактики. Чтобы Женька Орлов в его мыслях был всегда со знаком минус.
Невольно он покосился на Мишу.
Двоюродный брат не относился к людям, которые с первого взгляда вызывают симпатию. Возможно, у Миши масса других достоинств, но с внешностью не повезло. Вот ведь как бывает! Гад гадский Женька Орлов мгновенно располагает к себе людей, потому что красавец. Даже убедившись, что он гад, ему все равно многое прощали, а женщины так вообще отпускали все грехи. Миша, скорее всего, и не знал, что такое женщины. То есть теоретически знал. Но практически…
– Ты не женат? – спросил Саша, чтобы проверить свою догадку.
– Какая тебе разница? – раздраженно ответил тот.
– А сколько тебе лет?
– Саша! – укоризненно сказала мама. – Вы же росли вместе!
Он с сомнением посмотрел на «головастика». Память ничего не подсказала.
– Да где ж ему помнить? – хмыкнул Миша. – Я ж ему мешал с Валькой Беловой целоваться! Мне на карусели хотелось кататься, а они от меня в кусты прятались.
– Какая Валька? – удивился Саша. – Вальки не помню.
– Тебе было десять лет, – улыбнулась мама. – А Мише семь. Мы приезжали сюда отдыхать.
– В десять лет у меня уже были дурные наклонности?! – притворно ужаснулся Туманов.
– Ей-то было тринадцать, – усмехнулся Миша. – Это она тебя в кусты тащила.
– Какой ужас! Я надеюсь, она замужем?
– Развелась, – коротко ответил двоюродный брат.
– Ну все! Я пропал! – притворно ужаснулся Саша.
– В ней сейчас весу не меньше центнера, ты ее и не узнаешь, – предупредил Миша. – Растолстела – жуть!
– Спрячем тебя в санатории, – пошутила мама.
Тетя Марина странно хихикнула и полезла в сумочку за зеркальцем, потом за платочком, за пудреницей…
Саша замолчал и стал смотреть в окно. Городишко был разлапистый и разномастный, как беспородный пес, да к тому же неуютный, возможно потому, что вокруг расстилалась голая степь. В центре и в микрорайонах, которые называли «новыми», хотя построены они были полвека назад, дома стояли многоэтажные, со всех сторон облепленные свечками пирамидальных тополей, вершины которых порою оказывались вровень с крышами. А на окраинах, где и обитала большая часть жителей, стояли добротные кирпичные особняки вперемежку с убогими лачугами, в окружении плодовых деревьев, скопление которых язык не поворачивался назвать садами. Несмотря на то что вокруг простиралось гигантское пустое пространство – степь, дома эти плотно лепились друг к другу и стояли на клочках земли, причем особняки нагло наползали на лачуги. Здесь, похоже, шла непримиримая война за каждую сотку.
Ирина Витальевна, уроженка этого города, называла здешние места красивыми. Что ж, красиво там, где родина, Алекс же находил, что здесь пусто и повсюду ветер. Хотя в бескрайней степи, разливающейся изумрудной гладью до горизонта, как море, которое он обожал, была своя прелесть. От нее веяло вольницей, бесшабашностью и той самой настоящей Россией, которая имеет мало общего с огромным мегаполисом, являющимся ее столицей. Главная красота и мощь страны заключаются в гигантском размахе ее крыльев, бескрайней тайги и такой же бескрайней степи, а вовсе не в помпезных высотах делового центра. Воздух здесь был горький и пряный, трава мелкая, местами колючая, а небо бездонное. Где-то вдалеке, на линии горизонта, оно сливалось со степью, и там стояла еле заметная дымка. Туманов невольно облизывал губы и чувствовал во рту горечь.
А когда-то поездка сюда была для их семьи долгожданным отдыхом. Раньше все так проводили отпуск: ездили к родственникам. Кому повезло, на море или в приморье, все прочие – в деревню или просто в другой город. Главное в отпуске что? Сменить обстановку. У его родителей, людей простых и непритязательных, не было денег на вояжи в Сочи, когда он был маленьким. Потом, когда отец стал хорошо зарабатывать, они все-таки поехали на юг на своей машине, затем поехали еще раз и еще, потому что понравилось: ново и интересно. И визиты к тете Марине как-то сами собой прекратились. Последний раз он видел тетку, когда ему было лет пятнадцать. Она и потом приезжала в Москву, но он находил всяческие предлоги, чтобы избежать общения. Лет с двадцати он уже считал себя взрослым и вполне самостоятельным, жил на съемных квартирах и старался не брать у родителей денег. И неприятные родственные обязанности, ссылаясь на занятость, с себя сложил. Тетя Марина каждый раз спрашивала:
– А где же Саша?
Мама краснела и сочиняла какие-то объяснения. Тетя Марина уезжала слегка обиженной.
Сначала мама ей писала и довольно часто, потом у сестры появился мобильный телефон, и, понятное дело, зачем писать, если в любую минуту можно набрать номер и услышать родной голос? Но оказалось, чем проще процесс, тем больше усилий требуется, чтобы его начать. Писала мама сестре раньше гораздо чаще, чем теперь звонила. Общение стало вполовину не так интересно, писем тогда ждали долго и с нетерпением, а звонка не ждали, поэтому он всегда был не ко времени. Мама то была в автобусе, то в магазине, то спешила в поликлинику, а когда она звонила сестре, та была то на работе, то еще где-то. Разговор получался коротким и скомканным и вместо радости вызывал досаду. «Надо вечером перезвонить, – решала каждая из них, но, придя домой, уже думала иначе: – Сегодня только разговаривали. В другой раз». В другой раз получалось точно так же. Вот почему встреча с родственниками вышла такой прохладной. Они уже привыкли к тому, что доставляют друг другу неудобства, и теперь ждали этих неудобств.