Монка покоробило не от самой этой мысли, а от того возбуждения, в которое пришла Фенелла. Он с трудом подавил в себе чувство брезгливости и желание отступить от нее хотя бы на шаг.
— Вы думаете, все произошло именно так, мэм?
Фенелла, однако, не услышала в его голосе ничего такого, что заставило бы ее немного умерить свой пыл.
— О, вполне возможно, — продолжила она и, мысленно дорисовав картину преступления, снова двинулась прогулочным шагом. — Я даже знаю, кто это мог быть. Персиваль, один из лакеев. Приятный мужчина, но ведь все лакеи такие, вы не находите? — Она оглянулась на Монка. — Ах да, какие у вас могут быть лакеи — при вашей-то работе! — Миссис Сандеман засмеялась, слегка ссутулив плечи. — Персиваль смазлив, но он слишком умен, чтобы быть хорошим слугой. Он заносчив. И у него удивительно жесткий рот. Человек с таким ртом способен на все.
Она содрогнулась, выгнув спину так, словно кто-то ласково погладил ее вдоль позвоночника. Монку пришло в голову, что она, должно быть, сама позволяла лишнее молодому лакею. Однако, взглянув на ее ухоженное неестественного цвета лицо, он счел эту мысль отталкивающей. Сейчас, при свете дня, стало окончательно ясно, что Фенелле уже ближе к шестидесяти, нежели к пятидесяти годам, в то время как Персивалю — не больше тридцати.
— А что еще, кроме ваших наблюдений за лицом Персиваля, может подтвердить эту мысль, миссис Сандеман? — спросил он.
— О… Вы сердитесь? — Она перевела на него прозрачные глаза. — Я оскорбила ваши чувства? Послушайте, а может, вы тоже благочестивы, инспектор?
Был ли он благочестив? Вот уж о чем, признаться, Монк не задумывался ни разу. Но вкусы свои и пристрастия он успел изучить неплохо: нежные чувствительные женские лица, как у Имогены Лэттерли, всегда ему нравились; волевые и умные, как у ее невестки Эстер, также привлекали, хотя подчас Эстер была просто невыносима; но расчетливые и готовые к предательству женщины типа Фенеллы Сандеман обычно внушали ему чувство отвращения. Правда, в памяти Монка не возникло ни намека на прошлые связи. Или он просто был человеком с рыбьей кровью, эгоистом, не способным даже влюбиться?
— Нет, миссис Сандеман, но мне противна мысль о лакее, который позволяет себе вольности по отношению к дочери хозяина, а потом убивает ее ножом, — резко произнес он. — А вам?
Ее и это не проняло. Ужимки Фенеллы уязвляли Монка больше, чем изощренное оскорбление или неприкрытое равнодушие.
— О, как это низко! Конечно же да. Вы весьма неучтивы, инспектор. Таких, как вы, в гостиную лучше не пускать. Какой стыд! В вас… — Она оглядела Монка с откровенным восхищением, которое, впрочем, оставило его равнодушным. — В вас таится какая-то опасность.
Глаза ее призывно вспыхнули.
Осознав, что она имеет в виду, Монк попятился.
— Большинство считает полицию бесцеремонной, мэм. Я уже привык к таким упрекам. Благодарю вас за то время, что вы уделили мне. Ваша помощь следствию поистине неоценима.
Он поклонился, повернулся на каблуках и устремился прочь, оставив ее стоять рядом с лошадью: в одной руке — поводья, в другой — хлыст. У границы парка Монк оглянулся. Фенелла уже вовсю кокетничала с джентльменом средних лет, державшим под уздцы своего скакуна.
Хотя версия о любвеобильном лакее казалась Монку мерзкой и маловероятной, все же сбрасывать ее со счетов не стоило. Решив не откладывать в долгий ящик беседу со слугами, он кликнул кеб, кативший по Найтсбридж-роуд. Добравшись до Куин-Энн-стрит, инспектор расплатился с возницей и сошел по ведущим вниз ступеням черного хода.
Кухня встретила его теплом, суетой и ароматами жареного мяса, выпечки и свежих яблок. На столе высились горы очистков. У миссис Боден, кухарки, руки были в муке по локоть, лицо раскраснелось от жара и усердной работы. Кухарка была еще довольно приятная женщина, правда, на руках у нее вздулись вены, да и зубы оставляли желать лучшего.
— Если вы ищете мистера Ивэна, то он сейчас у экономки, — приветствовала она Монка. — А если вам хочется чашечку чая, то вы пришли слишком рано. Загляните через полчаса и не вертитесь у меня под ногами. Я сейчас занята обедом, да и утром им надо что-то есть, как, впрочем, и всем нам.
«Нам» означало «слугам», и Монк тут же сделал на этот счет мысленную пометку.
— Да, мэм. Благодарю вас. Я бы хотел поговорить с глазу на глаз с лакеями, если вы не возражаете.
— Да хоть сейчас. — Она вытерла руки о фартук. — Сэл! Оставь эту картошку и позови Гарольда, а потом, когда он уйдет, — Персиваля. Да не стой ты здесь, растяпа! Делай, что сказано! — Кухарка вздохнула и вновь принялась месить тесто. — Вот девчонки пошли! Едят не меньше моряка на судне, а посмотришь на нее, еле шевелится. Муха сонная! Живей, тебе говорят!
Вспыхнув, рыжеволосая девушка выскочила из кухни, и ее каблучки торопливо застучали по коридору.
— И не вздумай задерживаться! — крикнула ей вслед кухарка. — Совсем от рук отбилась! Только бы на лакеев глазеть, кошмар какой-то! Лентяйка! — Она снова повернулась к Монку: — А теперь, если у вас нет ко мне вопросов, шли бы вы тоже отсюда и не мешали. С лакеями вы можете поговорить у мистера Филлипса. Он сейчас занят в погребе и мешать вам не будет.
Монк так и поступил. Посыльный Вилли показал ему дорогу к буфетной — помещению, где дворецкий держал ключи, счета, столовое серебро, а также отдыхал в свободное от службы время. Там было тепло и очень уютно.
Гарольд, младший из лакеев, оказался коренастым белокурым парнем, совершенно не похожим на Персиваля. Должно быть, у него имелось больше достоинств, чем казалось на первый взгляд, иначе бы Гарольд быстро лишился места. Монк задал ему вопросы, которые, скорее всего, уже задавал Ивэн, и получил на них отрепетированные ответы. Трудно было вообразить, чтобы Гарольд оказался тем самым страстным ухажером, о котором говорила Фенелла Сандеман.
Персиваль был совсем из другого теста — держался более уверенно, даже воинственно, явно готовый в случае чего защищаться до последнего. Когда Монк усилил нажим, лакей почувствовал опасность. На вопросы он отвечал быстро, почти не раздумывая, вызывающе глядя на инспектора:
— Да, сэр, я знаю, что убийца миссис Хэслетт проживает в этом доме. Но это еще не значит, что ее убил кто-то из нас, слуг. Да и зачем нам это делать? Слуга ничего не выиграет, только проиграет. И потом, она была весьма приятная леди; мы ей, кроме добра, ничего не желали.
— Она вам нравилась?
Персиваль улыбнулся. Он явно понимал, куда клонит полицейский, но было ли это свидетельством нечистой совести или же признаком остроты мышления — Монк наверняка утверждать не мог.
— Я лишь сказал, что она была весьма приятная леди, сэр. Вольности я с ней не допускал, если вы именно это имеете в виду.
— Вы слишком быстро об этом заговорили, — заметил Монк. — Почему вы вообще думаете, что я имел в виду именно это?
— Потому что вы пытаетесь свалить вину на кого-либо из слуг, чтобы не связываться с господами, — храбро ответил Персиваль. — Если я ношу ливрею и то и дело говорю: «Да, сэр… Нет, мэм…» — это еще не означает, что я совсем тупой. Вы сами — полицейский, и ваше положение ничем не лучше нашего.