* * *
Вернувшись в Петербург, Маша постаралась с головой уйти в работу, благо была занята сразу в нескольких спектаклях. Она пропадала в театре с утра до вечера. Главреж Палыч требовал от артистов абсолютной самоотдачи и совершенства, а если замечал халтуру – устраивал «показательную порку». Маша своего руководителя побаивалась и в то же время уважала, считая его гением.
Палыч никому не позволял скучать: каждый его спектакль становился явлением, всякий раз режиссер старался сказать что-то новое. Он и в жизни не давал к себе привыкнуть: неделями мог пребывать в образе вальяжного лорда (костюм, трубка, барственные интонации), а потом наступал другой период – в театр влетал человек в мятой рубашке, джинсах, небритый, взъерошенный, недовольный, и тогда уж влетало всем по первое число. Угадать, когда один период сменится другим, было совершенно невозможно, как и понять, от чего это зависит.
Случалось и Маше попадать под поезд самого мрачного сплина Палыча. В такие часы он был угрюм и кричал: «Бестолочи! Сволочи! Талантом здесь даже не пахнет!» – а потом завершал пассаж отборным трехэтажным матом, сложные речевые конструкции которого неизменно поражали Машино воображение и приводили ее в восторг. Мат Палыча звучал невероятно органично и изысканно. В общем, работать с этим человеком было нелегко, но, что и говорить, интересно.
До Машиной премьеры оставалось совсем немного, когда в театре стало известно, что главрежа снимают с руководящей должности. Эта новость прозвучала как гром среди ясного неба. Поговаривали, что тут не обошлось без интриг и Палыча «подсидели». Сразу после его отставки ведущие актеры оказались перед выбором: остаться в труппе или покинуть театр вместе с любимым режиссером. Но уйти с ним означало уйти в никуда, начать все с нуля, поскольку у Палыча не было ни помещения, ни денег. Маша оказалась одной из первых, кто принял решение оставить театр и отправиться следом за учителем. Об иных вариантах она даже не задумывалась.
– Детка, а ты не боишься ошибиться? – усмехнулся Палыч, узнав о ее решении.
Маша невозмутимо пожала плечами.
– Ну смотри! Потом не жалуйся! Кстати, почему ты это делаешь?
– Потому что вы мой учитель!
Палыч хмыкнул:
– Не в Японии живем, Басманова, к чему этот кодекс воина с его долгом следовать за учителем до конца, куда бы этот печальный конец ни вел?!
– Я считаю вас гением!
– Стало быть, из любви к искусству? Но справедливости ради стоит сказать, что М., к которому перешел театр, очень способный режиссер, отнюдь не бездарность!
«Мерзкий старикашка, – вздохнула Маша, – совершенно несносный! Вероятно, из-за дурного характера и неуживчивости его и отправили в отставку!»
– Я ухожу с вами, потому что решение о вашем увольнении несправедливо!
Палыч расхохотался:
– Несправедливо! Эвона как! Фря ты зеленая, Маша Басманова! Что ты знаешь о жизни? Я десять лет отсидел при старых режимах! И если бы думал о какой-то там справедливости, то наверняка своротил бы с ума!
– Хотите сказать, что ее нет?
– Именно. Я давно не верю ни в справедливость, ни в причинно-следственные связи. Ты, Басманова, наверное, думаешь, что тебе в награду за благородство и верность, как ты говоришь, учителю, воздастся? Одарят ролями, завидной актерской судьбой и славой? Хе-хе… А это вряд ли случится…
Маша заявила уже почти с раздражением:
– Переубеждая меня, вы попросту теряете время! Я ухожу с вами – дело решенное!
– Ну и черт с тобой! – махнул рукой Палыч. – Только учти! Никаких поблажек тебе все равно не будет! Я – скотина неблагодарная! Будешь плохо играть – уволю к чертям собачьим! Поняла?
Она улыбнулась:
– Конечно!
Вместе с Машей уволились еще семь актеров, что ее, в справедливость все-таки искренне верящую, изрядно ободрило.
Для функционирования новому театру не хватало двух таких пустячных вещей, как помещение и финансы, и Маша с пылом бросилась решать эти вопросы. Три недели она обивала пороги различных приемных, рассказывая о таланте и заслугах Палыча, пытаясь убедить господ от культуры в том, что их святая обязанность поддержать гениального режиссера, но ее усилия натыкались на стену равнодушия и косности; получалось примерно так: «Барон хороший человек, но одним бароном больше, одним меньше, какая разница?» Маша уже совсем было отчаялась, но помощь вдруг пришла, откуда не ждали.
В один из дождливых, уныло-серых дней, после посещения очередной приемной с очередным отказом, она отправилась в ресторан на встречу с Лопатиным. Виктор часто звонил девушке, интересовался ее делами, приглашал в рестораны и театры, предлагал другие варианты совместного досуга. Маша от его заманчивых предложений неизменно отказывалась. В этот раз она приняла приглашение незадачливого поклонника от совершенного отчаяния, ей хотелось хоть немного развеяться.
– Ты похудела! – неодобрительно заметил Лопатин, окинув Машу взглядом.
Она с улыбкой махнула рукой – какие, право, пустяки!
Лопатин покачал головой, дескать, совсем не пустяки, и заказал много еды.
– Как поживает твой поэт? – осведомился Виктор, соотнося Машину тоску и изрядно исхудавшую фигуру с Бушуевым.
Она промолчала.
– Не хочешь говорить о нем?
– Нет.
Лопатин вздохнул: странное дело, в присутствии этой девушки он робеет, не зная с какого края к ней подступиться, сам себе кажется нелепым, огромным, грубым. Между тем до встречи с нею проблем в отношениях с женщинами Виктор не испытывал, но Маша особенная, она словно пришла из другой жизни – бесконечно далекой и непонятной ему, где по вечерам счастливое семейство ведет задушевные разговоры и пьет чай и где всегда выполняют данные обещания.
– Как твои дела в театре? Мне очень понравился тот спектакль! Ты здорово играла! Я бы с удовольствием посмотрел еще что-нибудь!
Она печально улыбнулась:
– Не получится!
– Почему?
– Потому что театра больше нет. Моего театра, понимаешь?
Она рассказала об уходе из театра и нынешних мытарствах.
Внимательно выслушав ее сбивчивый монолог, Лопатин заявил:
– Не переживай! На это деньги найдутся!
– Откуда?
– Я дам! А не хватит – поговорю со своими друзьями. Надо поддержать культуру!
Маша с недоверием уставилась на Лопатина. Он мало походил на мецената и покровителя искусств.
– Витя, ты представляешь, сколько это стоит?
– Не дороже денег!
Она фыркнула:
– И что я тебе за это буду должна?
Лопатин пожал могучими плечами:
– Ничего.
– Ну и ну! Бойся данайцев, дары приносящих!