Симеку ты не видишь. Угол зрения не тот. Но полицейский кивает, улыбается и заходит в дом. Ты не опускаешь бинокль, и спустя три-четыре минуты полицейский снова появляется на крыльце. Оборачивается, что-то говорит. Затем спускается вниз. Проходит по дорожке. Обходит капот машины. Садится за руль. Рессоры прогибаются, дверь закрывается. Полицейский откидывается назад. Поворачивает голову. Он наблюдает.
Метнув крошечную машину вправо, Харпер выехала на обочину. Увеличила скорость до тридцати, тридцати пяти миль в час, обгоняя по внешней полосе застывший поток транспорта. Слева проплывали здоровенные шестиосные фуры, чьи колеса были высотой с автомобиль.
— Что за ошибки? — спросила Харпер. — Что за ложные предположения?
— Очень любопытные, учитывая данные обстоятельства. Но в этом не только наша вина. Хотя и мы заглотили крупную ложь.
— Какую ложь?
— Крупную, очаровательную, захватывающую ложь, — сказал Ричер. — Настолько крупную и бросающуюся в глаза, что никто ее не распознал.
* * *
После ухода полицейского Рита Симека осталась стоять у двери, учащенно дыша и пытаясь расслабиться. Весь день он приходил и уходил, приходил и уходил. Это не позволяло ей сосредоточиться. Для того, чтобы исполнять музыку должным образом, необходимо погрузиться в своеобразный транс. А этот проклятый глупый фараон постоянно все портил.
Сев за рояль, Рита снова исполнила инвенцию, десять раз, пятнадцать, двадцать, от начала и до конца. Все ноты она брала правильно, но это было не главное. В чем тут смысл? Где эмоциональное содержание? Идея? Рита решила, что в целом ей удалось достичь определенного совершенства. Она улыбнулась. Увидела свое отражение в крышке рояля и улыбнулась снова. Прогресс налицо. Теперь надо оттачивать скорость исполнения. Но ни в коем случае не переусердствовать. Рита предпочитала, чтобы Баха исполняли медленно. Убыстрение темпа делает его произведения чересчур банальными. Хотя в основе своей они действительно простые. Однако, на ее взгляд, Бах специально так задумал. Он сознательно писал простую музыку, которая прямо-таки напрашивается, чтобы ее исполняли с большой торжественностью.
Встав, Рита потянулась. Закрыла крышку клавиатуры и вышла в коридор. Следующей проблемой будет обед. Ей придется заставлять себя глотать пищу. Возможно, с той же самой проблемой сталкиваются все одинокие люди. Трапеза в полном одиночестве не доставляет особого удовольствия.
Тут Рита заметила в коридоре на паркете следы. Отпечатки больших, грязных ног. Этот чертов фараон, опять он устроил тут свинарник. Рита печально взирала на грязь, и тут зазвонил звонок. Этот идиот снова вернулся. Что с ним случилось? Он начисто разучился управлять своим мочевым пузырем? Обойдя отпечатки грязных ног, Рита открыла дверь.
— Нет, — сказала она.
— Что?
— Нет, я не позволю вам воспользоваться туалетом. Я уже устала от вас.
— Мисс, мне очень нужно, — сказал полицейский. — Мы ведь договаривались…
— Обстоятельства изменились, — отрезала Рита. — Я больше не хочу, чтобы вы заходили ко мне в дом. Это просто вздор какой-то! Вы меня с ума сведете.
— Я должен быть здесь…
— Это какой-то вздор, — повторила Рита. — Мне не нужна ваша защита. Уходите отсюда, хорошо?
Она решительно закрыла дверь. Заперла ее на замок и вернулась на кухню, учащенно дыша.
Полицейский не входит в дом. Ты внимательно следишь за ним. Он просто остается стоять на крыльце, несколько растерянный. Затем его охватывает недовольство. Ты видишь это по его движениям. Он что-то говорит, подавшись назад, словно защищаясь, и тут, судя по всему, дверь закрывается у него перед носом, потому что он резко отступает назад. Какое-то время стоит на месте, уставившись перед собой, затем спускается с крыльца, через двадцать секунд после того, как поднялся. Что все это значит?
Полицейский обходит капот своей машины и открывает дверь. Садится на сиденье, но не забирается в салон. Он сидит боком, поставив ноги на землю. Протягивает руку и берет микрофон. Полминуты держит его в руке, задумчиво рассматривая. Затем кладет на место. Полицейский не станет докладывать сержанту: «Сэр, она больше не пускает меня в дом пописать». Итак, что он предпримет? И как это скажется на твоем плане?
До авиабазы Эндрюс они доехали, двигаясь в основном по обочине, выезжая в случае необходимости в правый ряд. Сама база явилась оазисом спокойствия. С прошлого раза ничего почти не изменилось. В воздухе висел вертолет, но он был достаточно далеко, и шум его не был слышен. Трент связался с контрольно-пропускным постом и назвал фамилию Ричера. Это было очевидно, потому что часовой ждал их. Подняв шлагбаум, он предложил поставить машину у здания транспортного отдела морской пехоты и справиться внутри.
Поставив свою крошечную желтую машину рядом с четырьмя «Шевроле» защитного цвета, Харпер заглушила двигатель. Догнала Ричера, который уже поднимался на крыльцо. Капрал, бросив на Харпер удивленный взгляд, передал их сержанту. Тот, бросив на Харпер удивленный взгляд, передал их с Ричером капитану. Капитан, бросив на Харпер удивленный взгляд, сказал, что новый транспортный «Боинг», совершающий испытательный полет, отправится вместо Сан-Диего в Портленд. Сказал, что самолет может их подбросить. Добавил, что они, скорее всего, будут на борту единственными пассажирами. И, наконец, сообщил, что вылет через три часа.
— Через три часа? — переспросил Ричер.
— Портленд — гражданский аэропорт, — объяснил капитан. — В нем плотный график посадок и взлетов.
Ричер молчал. Капитан пожал плечами.
— Это все, чего смог добиться полковник.
Капитан проводил Ричера и Харпер в комнату предполетного ожидания на втором этаже. В комнате было только самое необходимое: люминесцентные лампы под потолком, линолеум на полу, пластмассовые стулья, расставленные вокруг низких столиков.
— Особых удобств тут нет, — виноватым тоном произнес капитан. — Но это все, чем мы располагаем. Самому высокому начальству тоже приходится ждать здесь.
Ричер подумал: «Высокому начальству тоже приходится ждать три часа?» Но вслух он ничего не сказал. Лишь поблагодарил капитана и встал у окна, уставившись на взлетно-посадочную полосу. Там не происходило ничего особенного. Харпер подошла было к нему, но затем вернулась и села на стул.
— Скажи же мне. В чем дело?
— Начнем с мотива. У кого есть мотив?
— Не знаем.
— Вернемся к Эми Каллан. Предположим, она была бы единственной жертвой. Кого вы заподозрили бы в первую очередь?
— Ее мужа.
— Почему мужа?
— Если убита жена, всегда надо первым делом приглядываться к мужу, — объяснила Харпер. — Потому что мотив очень часто бывает личным. А самый близкий человек для женщины — ее муж.