Или подводная лодка? Бред. Какая лодка? Тут максимальная глубина метров семьсот.
Значит, катер…
Нас сильно качнуло. Моя спина напряглась в ожидании очереди.
Карунга выругался, но очереди не последовало.
Кстати, озеро Ньяса – это вам не «пресная лужа» – шторм тут вполне естественное явление. Потонем на фиг.
Качка усиливалась, стоять на ногах стало трудно. Волны увлеченно пытались завалить нас на бок. В такой ситуации ни один катер к нам не подойдет. Чего же Карунга ждет?
Пока я думал, Таманский снова подал голос:
– Карунга, у меня есть предложение.
– Ну, – отрывисто откликнулся Карунга, и я злорадно услышал неуверенность в его голосе.
– Надо объявлять перемирие. Мы в шторм попали. Потонем.
– Черта с два! Заткнись!
– Точно потонем, – тихо сказал я.
– Молчать! – рявкнул Карунта.
В тот же миг нас подняло на гребень и швырнуло куда-то вниз. После этого произошло то, чего я ожидал меньше всего. Днище ударилось обо что-то твердое с такой силой, что всех подкинуло и люди, как кегли, сбились в кучу. Раздался зловещий звук раздираемого металла. Коротко рявкнул «хеклеркох».
В образовавшейся свалке меня опрокинуло на что-то мягкое, суматошно толкающееся и дергающееся. Жесткий кованый ботинок, принадлежащий неизвестно кому, с большим чувством приложил меня по скуле, но в фейерверке искр, которые посыпались из моих глаз, я успел разглядеть, что мягкое подо мной – это чертов жиртрест Карунга. Последовали дальнейшие удары в голову, не знаю, кажется, это обрушилась надстройка. Хлынула вода. Все, что я успел сделать перед тем, как навалилась тьма, это покрепче ухватиться за неожиданно крепкую и жилистую шею толстяка.
– Воды бы… – сквозь гул, царящий в моей голове, с трудом пробивались отдельные голоса. – Воды…
– Куда там воды? Мало ему, думаешь, было воды… Воды… Надо ж, придумал…
– Ну а что? У тебя есть нашатырь?
– Нету…
– Ну вот и не…
– Заткнитесь все, придурки… – Голос со странным акцентом. Кажется, итальянским.
Откуда я знаю, какой акцент у итальянцев? Не помню… Или помню?
Откуда-то пришло, накатило… Белые лепестки падают словно бы с небес. Цветет вишня. И симпатичная миниатюрная девушка с глазами влюбленной собаки читает мне нараспев стихи… Стихи без рифмы, поражающие глубиной смысла…
Кажется, ее звали Йоко…
А при чем тут Италия?
От воспоминаний меня отвлекли голоса, которые стали звучать все явственней.
– Веки дрожат… Пауза.
– Точно?
– Точно. Дрогнули. Один раз. Развяжи руки.
– Командир не велел.
– Мало ли чего он не велел…
– Заткнись. Давайте пальцы разогнем.
– Поломаете ведь…
– Я тебе поломаю! Давайте по одному. Осторожно…
– Вот вцепился-то.
Резкая боль, как молния, пронзает руки. Я открываю глаза и… и ничего не вижу. Какие-то тени ворочаются в темноте. Пыхтят. И рукам очень больно, И странное стягивающее ощущение в области глаза.
– Ребята… – тихо позвал я.
В тот же миг вспыхнул свет. В лицо уперлась жадная, болезненная точка фонаря.
– Уберите…
– Мой генерал!
Это Абе.
– Скажи им, чтобы руки мне развязали, – Это Таманский. – У меня все затекло. И так ногу придавило… Мозес!
– Мой генерал, разрешите, я его пристрелю. – Спокойный голос с итальянским акцентом принадлежит Ламбразони.
Все встало на свои места, я вспомнил, где мы, кто мы и кому своим положением обязаны.
– Где Карунга?
– Хороший вопрос, – прозвучал в темноте ехидный голос Таманского. – Поднимите ему веки…
– Заткнись, – сказал Ламбразони.
– Не заткнусь, развяжите руки.
– Развяжи, Абе, – сказал я, и свет фонарика высветил журналиста, который в невероятной позе был зажат между двумя балками. – И освети помещение.
Судя по всему, мы оказались зажатыми под перевернувшимся катером. Сплющенным, смятым, со сломанной надстройкой. Странно, что мы не захлебнулись…
Поняв, что мои руки до сих пор сжимают что-то холодное, я с трудом расцепил сведенные судорогой пальцы. Луч фонарика мазнул вниз, и я увидел лицо толстяка Карунги. Выпученные глаза, посиневший язык…
– Коваленко где?
Луч света уперся в бездыханное тело. На спине трупа я успел увидеть выходные пулевые отверстия.
– Он на автомат упал, когда все началось… То ли сам упал, то ли кинуло так, он ведь без сознания был почти все время.
– Марко, ты был на управлении… Как далеко мы от береговой линии были?
– Были недалеко… – неопределенно ответил Ламбразони. – Когда шторм пошел, так вообще прибило… куда-то.
– Генерал, – вмешался из темноты развязанный Таманский, – Вы что об озере знаете?
– То, что оно пограничное, – ответил я раздраженно. – Что вы хотите сказать?
– Перепады в уровнях воды.
– Таманский, мы не в том положении, когда можно травить байки.
– Видно, генерал, что вы не гуманитарий. Особенностью профессии журналиста является энциклопедичность знаний… Я не забиваю вам голову байками, как вы изволили выразиться. Я оперирую фактами.
– Можно я его пристрелю? – снова подал голос Ламбразони.
Я проигнорировал его реплику.
– Таманский, что вы хотите сказать?
– То, что нам везет… Или там… Божественное провидение…
Когда мы выбрались из-под катера, небо было ясным. От шторма не осталось и следа, и широченная линия прилива парила под солнцем.
Может быть, нас выбросило на берег, может быть… Все может быть. Озеро, кстати говоря, действительно меняет свой объем.
17. КОНСТАНТИН ТАМАНСКИЙ
Лейтенант Национальной армии Мозамбика
Я был мокрый, словно…
Словно…
Очень мокрый, короче.
Жутко мокрый.
На солнышке я надеялся быстро просохнуть, но высокая влажность после дождя этому не способствовала. Вдобавок жутко болели челюсть, плечо и обе ноги. Хорошо хоть развязали… Ну почему люди понимают, что ты не имеешь злобных намерений, только после того, как тебя едва ли не пришибли?
А толстяк меня удивил, удивил… Признаться, до того, как он выкинул козыри, я относился к режиму Ауи лучше, нежели к режиму Нкелеле. Понятно, что оба сволочи, но Ауи представлялся сволочью одомашненной, что ли, особенно на фоне жутких россказней о проделках Нкелеле. Теперь я не то чтобы сменил ориентиры, но утвердился во мнении, что нужно соблюдать нейтралитет И быть при этом вооруженным до зубов, если представится такая возможность.