– Иди вперед, – сказал Жидок, – а мухлевать станешь, я тебя – гранатой. От нее заговора нет.
– Пошутил я, товарищ. Куда же я вас, моих дорогих, заведу – мы же с вами земляки. Мы ведь друзья с вами.
И шли дальше. Только Мишка сказал Ракитову:
– Ты у него одежу проверял? Он с оружием?
– Ранкей его пощупал. Вроде чисто.
– Думаешь, не заведет?
– Так мы ведь сами с головой. Пока верно идем.
И опять шли долго, впереди – солдат, за ним Мишка, дальше все остальные. Спустился солдат с пригорка – и пропал. Мишка Жидок вертел головой во все стороны – нет Кота, потом Кот вышел из-за ели.
– А ты, – говорит, – уже испугался. Думал, я вас бросил, убежал.
– Куда ты убежишь, лес кругом.
– Много мест имеется. Ты сейчас на болоте стоишь, а того не знаешь. Иди правее, а то лед треснет – и поминай как звали.
Мишка взял правее, опять пошли узкой тропкой, впереди солдат. Опять солдат обернулся, глазом – зырк:
– Тебя почему Жидком зовут? Ты что, еврей?
– А тебе что за дело?
– Так спросил.
– Евреев не любишь?
– Просто интересуюсь. Не хочешь – не отвечай.
И шли дальше. Прошли овраг, в котором под снегом – окоченевшие тела. Они снег отгребли – а там русские мужики лежат, старики деревенские. И убиты все пулей в затылок. Значит, деревня недалеко, а в деревне немцы: вывезли мужиков из деревни километра за три – расстреляли, в овраг свалили. Назад идти? Солдат посмотрел на убитых – сказал, что давно убили, может, месяц назад. Окоченели в мороз. Как каменные. Стало быть, немцев уже, наверное, здесь нет – с тех пор фронт туда-сюда двигался. Ну что, дальше идем? Ракитов подумал, сказал, что прямо они не пойдут – свернут. Решили пойти в обход, от оврага забрали в лес, глубоко ушли. И шли полночи. Ушли далеко. А среди ночи за ними увязались волки. Волков было трое, большие, бурые – шли за ними след в след, не выли. Терпеливые волки. Желтоглазый солдат подошел к волкам и сказал им что-то шепотом – волки подумали и ушли.
– Тоже ведь ребят жалко, – поделился Кот, – мерзнут собачки. И корма им мало, все солдаты съедают.
– А ты волкам что сказал?
– Сказал, чтобы по нашим следам возвращались. Часов пять пути. А там мертвые лежат. Поглодать кости можно.
– Ну ты даешь! А как ты с ними говоришь?
– Шепчу, бормочу – звери заботу понимают.
Шли всю ночь, рассвело. Они дошли до деревни Мешки, еще приблизились к Ржеву.
В деревне Мешки их пустили в избу три женщины, старуха – и две бабы помоложе.
– Вы, барышни, кем друг дружке приходитесь?
– А мы сестры родные. Ты садись, милый человек, отдохни, – старшая сказала; старая бабка, лет семьдесят ей, баба Соня.
– К печке садись, – средняя сказала, ее звали Муся. Угловатая, ключицы торчат, руки как сучья; ну и жизнь у них, подумал Ракитов.
Самой младшей сестре, Зинаиде было сорок лет. Она сидела на широкой лавке, куталась в платок. Ракитову сказала так:
– Старшие сестры велели за тобой ухаживать. Давай постираю тебе.
Ракитов удивился:
– Когда это они сказали?
– Когда вы к избе подходили.
– В темноте нас увидели?
– Тут в лесу всегда темно. Мы привыкли, все видим.
Ракитов сел рядом с ней на лавку:
– Давай лучше я о тебе позабочусь.
– Это как?
– Муж твой на фронте, – сказал Ракитов, – хочешь, я тебе мужа заменю?
– Нету у ней мужа, – старшая ответила, баба Соня.
– У такой красивой мужа нет! Непорядок.
– Где мужчину взять, пусто вокруг. Мужики в городах живут.
– Значит, в городе искать надо.
– В город нам ходить не след, там люди чужие.
– Фашисты, что ли?
– Теперь фашисты.
– А ты фашистов-то видела, бабка? – Ранкей спросил.
– И смотреть не хочу, милый. И нечем смотреть. – Ранкей только сейчас понял, что бабка слепая. Глаза у нее были прозрачные, голубые, почти белые, и смотрели пусто, странно.
– Прости, баба Соня, не хотел тебя обидеть.
– А на что тут обижаться, милый? Что мне надо, вижу.
– Что ты видишь, баба Соня?
– Друга твоего вижу хорошо. – Бабка повернула незрячее лицо в сторону Кота.
Солдат Кот отвернулся, неприязненно махнул рукой.
– Еще порчу наведет, – сказал Кот, – слышал я про таких бабок. Сглазят, а потом на тебя дерево упадет.
– Как она тебя сглазит, если она слепая?
– Слепая! Притворяется. Все видит, ведьма.
Солдат завернулся в шинель и лег на полу. Он старушечьей еды он отказался:
– Подмешали, может, чего. Съешь такое варево, а потом ноги-руки отнимутся.
– Зачем им нас травить?
– Ведьмы лесные. Тут такое часто бывает.
– Где им отраву взять? Снег вокруг. Травы нет.
– Я лесной человек, такие вещи чую. Корни всякие варят. Ты про такие корни даже не слышал. Осторожным надо быть.
Однако Ранкей с Ракитовым поели плотно, а Мишка Жидок даже попросил:
– Можно добавки взять?
– Ешь на здоровьечко, – средняя сестра сказала, налила в глиняную плошку еще своей еды.
– Что вы туда намешали? – спросил Жидок. – Вроде и не мясо, и не морковка, не пойми что. А вкус есть.
– А такая у нас мешанка, мешаем все подряд. Что найдем в лесу, то и перемешиваем.
– Вкусно!
Они легли спать на полу, причем солдат лег у самой двери.
Ночью Ракитов встал, прошел меж спящих товарищей, пересек избу, лег на лавку к Зинаиде. Откинул одеяло – укрывались сестры тепло, овчинной старой полостью – и потрогал теплую спящую женщину. Он давно не трогал женщины, несколько недель уже, и для него это был большой срок.
Ракитов провел жизнь в неуклонной праздности, наслаждаясь забавами преступной среды. В числе прочих удовольствий были женщины, Ракитов относился к женщинам утилитарно. Нинки и Вальки столичной малины нетребовательны, отношения с ними просты. Ракитов кривился, когда видел пары, идущие под руку, – воркующих влюбленных презирал. Нинка и Валька могли рассчитывать на деньги, на снисходительное отношение – но недолго. Ракитов связи не длил, с барышнями никогда не разговаривал, полагал, что женщины глупее мужчин. В отличие от иных ловеласов, он никогда не говорил комплиментов, не целовал женщин, просто задирал подол и лез рукой в промежность. Как у всякого циничного человека, у него имелись простые приемы – как расстегнуть платье, погладить коленку, забраться рукой под юбку. Ракитов лег рядом с Зинаидой, провел рукой по ее груди – грудь была плоская, костлявая, как у мальчика.