— Школа? — спросил он. — Ты ходишь в школу?
— Почти не хожу. Учителя так себе. Дисциплины никакой. Когда какой-нибудь идиот начинает возникать, я поворачиваюсь и говорю ему: «Закрой варежку, придурок, мы тут собрались, чтобы чему-нибудь научиться». Однако, понимаешь, надоело мне это до тошноты. Потому что они все время пытаются выпереть меня. По той причине, что вокруг шастают «Губеры».
Нил не понял, что Баг имела в виду.
— Ну, понимаешь, они требуют, чтобы я не носила с собой в школу волыну. Но я ведь тогда и квартала не пройду, выйдя из школы, чтобы мне не поджарили задницу. Ведь «Губеры» уже тут как тут, поджидают меня. Из-за моего старшего брата Клайда.
— А он тоже в «УЧС»?
— Высший круг «УЧС», — ответила она. — Но он сейчас отдыхает. Его закрыли.
— В Ярде?
— Угу. Припаяли двадцать четыре. Сюда явилось несколько гребаных «Губеров», которые начали творить беспредел. Вот прямо здесь, в двадцати футах от того места, где ты сейчас сидишь. Срань Господня. Клайд всыпал им по первое число. Когда увидела, что он достает пушку и собирается их всех мочить, я упрашивала его: «Что ты делаешь, дурак? Этот „Губер“ уже наширялся. Он ничего не соображает». А он отвечает: «Успокойся, девочка, и не мешай мне. Я не могу позволить какому-то членососу борзеть на моей территории». Настоящий «Святой». Он никому не даст спуска. Что я могла ему сказать? Теперь я часто навещаю его там. Езжу по выходным. Все девушки ездят туда. Он вроде как держится молодцом, но я здорово скучаю по нему. Он выйдет в 2007 году, и мне хочется плакать, когда я думаю об этом, а он говорит о 2007-м так, будто это будет завтра. Ну, в общем, так вот и получилось, что «Губеры» охотятся за мной.
Нил даже не стал предлагать ей тот выход, который для постороннего был бы слишком очевиден: выйти из «УЧС». Они все говорили одно и то же: «„УЧС“, парень, — это же я сам».
И Нил прекрасно понимал их. Другие люди — белые, взрослые — просто не врубались. Им было невдомек, что такое дух братства, ощущение поддержки за спиной, даже когда ты один. Да, такие, как Баг, нуждались в «УЧС». Кто-то мог посмотреть на нее и сказать: «Ты клевая девчонка, своя в доску. Мы будем с тобой, мы встанем за тебя грудью. Какая бы ты ни была, некрасивая или глупая, мы с тобой, мы — это ты, ты — это мы».
Люди не видят этого. Они говорят: «Банда», — и дрожат от страха.
Нил не знал, когда начал думать о Баг. Это было почти совпадение. Он заговорил о ней на работе. Она находилась на пробации. Нил знал инспектора, которая ее курировала, Мэри Лер. Баг попалась на продаже наркоты. Коп по фамилии Любич поймал ее с поличным, но не стал передавать дело в суд, потому что она была лишь маленьким винтиком. Несовершеннолетняя с испытательным сроком. Почти ничто.
Однажды они сидели там, на скамейках, и Баг рассказывала Нилу о своем отце, который заметил ее вчера на Лоуренс-стрит и сводил в «Беттиз-Райт», где купил ей ленту для волос.
— А кто такой Эдгар? — спросила она затем. — Твой папаша? Ты все время только и гудишь о нем.
— Чушь собачья. Я не говорю о нем все время.
— Угу, — ответила она.
Кто такой Эдгар? Черт возьми. Вопрос из ряда тех, на которые Нил никогда не мог найти ответа.
— Да, он мой отец, — ответил в конце концов Нил.
— Наверное, какая-нибудь шишка?
— Да, он большая шишка. Он вроде как политик. Но сначала был проповедником.
— Проповедником?
— Ага. Он получил духовное образование. Ну, то есть выучился на проповедника, но в церкви никогда не служил.
— У меня есть тетушка. Она тоже проповедница.
— Вот как?
— Угу. В церкви евангелических баптистов. Сестра Серита. Может быть, ты слышал о ней?
— Возможно.
— Ее многие знают. Она сильная. Очень сильная. Она кричит во всю глотку: «Хооо!» А потом начинает читать молитву. Знаешь, она все время зовет меня в ту церковь. Хочет уберечь меня от этих противных, грязных улиц, от драк, ругани, наркоты. Чтобы все было как тогда, когда я была совсем маленькая и пела в хоре.
Баг на миг закрыла глаза.
Иногда Нил задумывался о религии. Вообще-то ему нравились церкви, в особенности католические с их таинственными темными фресками, Девой Марией с ее невинным скорбным взглядом, почти таким же, как у Лавинии. Нравились в церквях невероятные росписи, изображенные на стенах: Иисус, которого распинают на кресте; святой Себастьян с большим количеством стрел, чем у дикобраза иголок; Иоанн Креститель, голова которого с вывалившимся языком лежит на блюде.
Нил знал, что его отец прекрасно разбирался в таких вещах. Джун не хотела и слышать о религии как об осмысленной форме существования человеческого сознания. Для нее она была собранием легенд, важных и интересных; легенд, которые она любила слушать, как сказки. И все же это были легенды, в которых изображалось то, о чем люди страстно мечтали, но не то, что было на самом деле.
Религия в конце концов стала тем камнем, о который разбились отношения Эдгара и Джун. Когда они начали бороться за свободу, она решила, что Бог, вера, ссылки на Библию являлись частью замшелой традиции, которая держала под своей пятой всех и каждого. Джун отвергла религию и фактически заставила Эдгара сделать выбор между ней и Богом. Иногда Нилу приходила в голову мысль: а не сложилась бы его жизнь совсем по-другому, если бы он действительно был сыном проповедника, а не того человека, каким стал его отец? Но кем был сам Эдгар, Нил затруднялся сказать.
Перед тем как встретиться с Эдгаром, Хардкор допустил ляп. Он слышал, что Эдгар занимал место сенатора, и поэтому стал расспрашивать Нила о Вашингтоне.
— Ты специально прилетел сюда на эту встречу? А где в Вашингтоне ты ошиваешься, приятель? У меня там есть родственники.
Нил объяснил ему, когда они собирались сесть в лимузин, где их ждал Ти-Рок.
— Понимаешь, он совсем не тот сенатор.
— Ты хочешь сказать, что его не выбрали?
— Нет, он избран, но он сенатор штата. Существуют два типа сенаторов, дружище.
— Понятно, — сказал Хардкор, а затем добавил: — Все равно не говори ничего Ти-Року.
В тот день Эдгар был в ударе. Он был окрылен новой идеей. Его охватило невероятное возбуждение. У него выкатились глаза, и он так размахивал руками, что Нил стал опасаться, как бы его отец ненароком не высадил стекло в лимузине. Эдгар проникся самыми теплыми чувствами к этим парням, Хардкору и Ти-Року; они были для него вроде приемных детей. Сидя там, в углу, окруженный всей этой роскошью — дорогой деревянной отделкой внутренних поверхностей, хрустальными графинами и фужерами, сиденьями с мягчайшей бархатистой кожей, Нил подумал, что в Эдгаре скрывается источник неистовой, неиссякаемой ярости, которой ему никогда не понять.
Незабываемая была сцена: Нил и Эдгар друг напротив друга на задних сиденьях, и два быка, Ти-Рок и Хардкор, на переднем. От одного из них исходила ужасная вонь. Очевидно, этот бандит не мылся по меньшей мере с полгода. Эдгар ораторствовал, словно стоял на трибуне перед многотысячной толпой: