Жена Викентия Павловича постоянно переписывалась с братом, встречалась с ним чаще, чем Петрусенко. Именно от нее он знал историю дружбы доктора и его денщика. Всего лишь через два месяца после госпиталя Мельников пошел со своим «господином доктором» в неравный и жестокий бой под Тюренченом. Сам Бородин не любил об этом вспоминать. Отдавая дань храбрости русских солдат и офицеров, он всегда с горечью ругал бездарное руководство армией. Ведь генералу Засуличу было приказано не вступать в бой с «превосходящими силами». И когда в апреле слабый авангард армии Куроки подошел к Ялу, генерал побоялся ослушаться приказа и дать бой. Мало того, под прикрытием этого отряда японцы навели мост. Когда подошла основная армия и стала переправляться, об этой переправе наши узнали только по грохоту колес о настил моста! И пришлось принять бой всего лишь двумя русскими полками против трех дивизий армии Куроки. Именно в одном из них, 11-м Восточно-Сибирском полку, служил военврач Бородин. Когда в бою погиб командир, впереди солдат стали полковой священник и полковой врач, а музыканты заиграли марш. Так они и пошли в атаку, штыками пробивая кольцо врагов. И тут же, рядом со своим «господином доктором», не отставая ни на шаг, дрался и Максимка. Вадим рассказывал сестре, что не раз в этом немыслимом бою денщик отбивал штыки, направленные в грудь доктору. Героизм воинов не спас их от разгрома. Но и доктор, и денщик сумели не попасть в плен и остаться почти невредимыми – мелкие ранения никто не считал.
С тех пор они не расставались. Уходя в отставку, Бородин вызволил со службы и Максима. Как-то незаметно их отношения из дружеских перешли почти в родственные. Часто даже было непонятно, кто кого опекает.
Викентию Павловичу нравился Максим. Сухопарый, высокий, с мягкими волосами цвета пшеницы, коротким носом и такими светлыми бровями, что их почти не было видно. Он казался молодым, но разбегающиеся от уголков глаз морщинки и слегка запавшие щеки все же выдавали его возраст: тридцать пять лет. Максим и вправду всегда все обо всем знал. Петрусенко уже понял, что это определенный склад натуры: очень общительный и отзывчивый человек притягивает к себе людей – к нему идут за советом, помощью, просто выговориться.
– А что, Максим, – спросил он, – у Всеволода Берестова тетя и дядя – что за люди?
– Господин Коробов большой чин по линии просвещения, начальник городского присутствия в Москве. Так себе господин: с виду важный, но по характеру – ни то ни се. Всем заправляет госпожа Коробова. Она дама важная, но хозяйка – плохая.
– Вот как? – удивился Петрусенко. – Это-то ты откуда знаешь?
– Да вот сад у них запущенный стоит. Раньше никто не жил, оно понятно. Но сейчас приехали, мальчонку привезли. Она наняла было садовника, он начал там прибираться, да успел только одну клумбу разбить, как госпожа забрала его из сада на другие работы.
– А ты, значит, с садовником этим знаком? – улыбнулся Викентий Павлович.
– Верно. Да это Степан, вон, из Енино. За Лушей ухаживает, бегает к ней из «Замка» вечерами.
– Постой, Максимка! – вмешалась в разговор Людмила. – А мне только вчера кухарка наша говорила, что тебе нравится из села Енино девушка Луша. Уж не она ли?
– Она, – махнул рукой Максим. – Так ведь совсем молоденькая девчонка, и Степан молод, хороший парень. Пускай себе…
– Так что, папа, это тот самый мальчик, о котором писали газеты? Чьи родители погибли во время пожара во Франции?
Саша оживился, глаза у него заблестели.
– Да, это он. Его зовут Всеволод.
– И я завтра к нему поеду в гости?
– Ну, раз он тебя пригласил – поедешь.
– Отлично! А где это?
– Это недалеко, – сказал Вадим Илларионович. – Максим тебя отвезет в двуколке. А хотите, можете и верхом.
– Верхом поедем! – воскликнул Саша. Он менялся на глазах, вновь становился веселым, открытым и восторженным мальчуганом, каким и был всегда. – А сколько лет Всеволоду? Кажется, он моложе меня…
– Да, ему лет семь, – кивнул Викентий Павлович. – Но знаешь ли, когда человек много пережил, он всегда взрослее своих лет. И потом, у него есть гувернантка, совсем молоденькая девушка. Думаю, тебе с ней тоже будет интересно общаться. Мне она понравилась. Я даже принял ее сначала за сестру мальчика.
– Нет, – опять вмешался Максим. – У молодого князя нет ни сестер, ни братьев. Хотя когда-то у него сестричка была, да только умерла в младенчестве.
– Как же, как же, – оживился Бородин. – Помню я эту историю. Много лет назад княгиня Берестова именно здесь, в имении «Замок», родила ребенка, который и умер сразу после родов. Помнишь, Люся? Ты тогда тоже жила у родителей здесь, в «Бородинке», писала мне даже об этом?
– Помню, – кивнула Людмила. – Родилась девочка и сразу умерла.
– Вот они, Берестовы, с тех пор и перестали сюда приезжать совсем, – добавил Вадим Илларионович.
– Так и было, – подтвердил Максим. – А девочка та похоронена на кладбище при женском монастыре. Монашки за могилкой и приглядывают. Я слыхал – особенно одна послушница старается.
Сестра Аглая пришла на монастырский погост как всегда днем, перед вечерней. Маленькая могила, над которой склонился мраморный ангел, была почти скрыта разросшимся барвинком, а в изголовье Аглая посадила куст шиповника. Он за три года разросся и теперь нависал над печальным ангелом словно страж, густо обсыпанный уже красными плодами. По весне же он цветет чудесными розовыми цветами – такими нежными, как ее чувства к несчастной малютке, покоящейся здесь.
Три года назад она пришла в этот монастырь, жила здесь сначала белицей, потом стала послушницей, приняла имя «сестра Аглая». Ей нравилось ее новое имя: звучало по-иному, но напоминало ее настоящее, мирское. Горько пришлось ей в жизни, прежде чем привела судьба сюда, к Святым воротам Владычного монастыря. А в чем она была виновата, за что обошлись с ней так люди? За то, что полюбила? Так обвенчаться должны были они, кто же знал, что заберут суженого в солдаты так внезапно! Скончался царь Александр III, на престол готовился взойти наследник, ожидалось не только народное ликование, но и народные беспорядки. Вот и прошел этот стремительный набор рекрутов…
Аглая хорошо помнила, как пришла к матери своего жениха. Шестнадцатилетняя девчонка, испуганная, но полная надежды. Стройная… Четыре месяца беременности еще никак не отразились на ее фигурке. Дом, на крыльцо которого она поднялась, был добротным, с богатым двором и дворовыми постройками, обнесенный высоким, без единой щели забором. Двери открыла ей одна из невесток – жена старшего брата. Прыснула, оглядев ее, хотя девушка и надела свое лучшее платье и единственные башмачки.
– Мамаша! – крикнула в глубь дома. – Тут явилась эта… Пустить?
Жених много рассказывал ей о своем семействе. О старших уже женатых братьях, о покладистом, покорном отце и суровой матери. Да и кто ж у них в деревне не знал Лютую Стешку? Лютая – это была ее девичья фамилия. Еще в девках Степанида отличалась как броской внешностью, так и самодурным нравом. Тогда и приклеилось к ней это прозвище, которое, впрочем, было ее настоящим именем. Видно, Господь знает, как кого назвать, чтоб людям сразу суть человеческая видна была! Выйдя замуж, родив трех сыновей, Степанида так для всех и осталась Лютой Стешкой. Теперь девушка и сама стояла перед дородной женщиной в большой комнате с чудесным деревянным полом, а не земляным, какой был в ее домишке. Вдоль стен выстроились разные шкафчики, а в них, за стеклами, много красивой посуды…