– Зачем пришла? – спросила, не поднимаясь с кушетки, женщина.
Девушка сжалась от мрачного голоса и пронзительного взгляда, сердце заколотилось так сильно… Но деваться было некуда, и она сказала. Сказала, что они с ее сыном заручились – он надел ей на палец серебряное колечко, как своей невесте. А теперь у нее будет ребенок:
– Ваш внук…
Вот тут Стешка Лютая вскочила, затопала ногами, закричала:
– Ах ты мерзавка, голь перекатная! В богатый дом втереться хочешь, мужичка! Еще неизвестно, с кем байстрюка нагуляла! Так мы тебе и поверили!
Вбежали обе невестки, завизжали, замахали руками:
– Поди прочь! Поди прочь!
Домой она еле дошла. Слезы перехватывали горло, не давая дышать, голова кружилась. Дважды резко полоснуло болью по низу живота. Дома, упав на кровать, горько рыдая, она все рассказала бабушке.
– Глупенькая ты моя, горемычная! – приговаривала старушка, гладя внучку по голове и плечам. – Если бы я знала, не пустила бы тебя в тот дом. Ты сирота, у тебя только и есть я, старуха, да эта халупка. Мы для Стешки Лютой никто, босота. Двоих сыновей она на богатых женила, а твой сосвоевольничал – отказался от Наташки Рындиной, богатой невесты. Тебя выбрал. Вот и отыгралась она на тебе. Люди поговаривают, сама сына в солдаты отдала.
– Как же это? Не может быть! – Девушка подняла заплаканное лицо, испуганно посмотрела на бабушку. – Ведь мать она ему!
– Знать, конечно, точно об этом никто не знает, – вздохнула бабушка. – Да только человек она недобрый, ни к мужу, ни к детям своим. Могла и так сделать, чтоб наказать за непослушание, чтоб на тебе не женился… И то сказать: захотела бы – выкупила из солдатчины. Денег ведь куры не клюют…
Через два месяца бабушка заболела и умерла. Старенькая была, все время хворала. Да только и позорная слава внучки, о которой Лютая Стешка раструбила на всю деревню, добила бабушку. Похоронив ее, Аглая ушла из деревни в город.
Там ей сначала повезло: сумела попасть в училище белошвеек, жила в приюте при училище. Но скоро стала видна ее беременность, и мастерица, как только это обнаружила, доложила начальнице. Аглаю выгнали – в училище строго следили, чтобы девушки вели себя как подобает. После этого она нищенствовала до самых родов, жила в богадельне. Там же начались и родовые схватки. Сердобольные соседи довели ее до больницы для бедных. Там она и родила, почти в беспамятстве. Когда очнулась только на второй день, врач сказал, качая головой:
– Ты сама еще ребенок, организм у тебя неокрепший, истощенный. И переживала, видно, много, бедствовала. Все это отразилось на твоей девочке…
– Она… умерла? – прошептала еле слышно.
– Сутки пожила, – сказал врач, – умерла полчаса назад. С самого начала не жилец была на этом свете… Не переживай, мы ее похороним за счет больницы.
– Я хочу взглянуть…
– Да ты сама чуть жива, лежи. Незачем смотреть, расстраиваться. Ничего теперь не поделаешь…
Доктор ушел, но Аглая встала, пошатываясь, развязала узел со своей одеждой, лежащий возле кровати. Когда она, не замеченная никем, вышла через черную лестницу на задний двор больницы, в лицо ударил холодный порыв ветра – слишком холодный для сентября. Он чуть не сбил ее с ног. Но тут она увидела, как из ворот выезжает телега. На ней, за спиной кучера, сидит больничная сестра, придерживая плетеную корзину, закрытую крышкой. Сердце у Аглаи остановилось, а потом забилось так сильно, что она вскрикнула. Каким чудом поняла она, что это увозят ее дочь, объяснить невозможно. Да только спросила у дворничихи, смотрящей вслед телеге:
– Что это? Куда?..
Та ответила охотно, даже не глядя на спрашивающую:
– Младенец умер намедни, девчушка. Той самой молоденькой роженицы, что из богадельни. Вот, хоронить повезли.
Потом все же повернулась в сторону Аглаи, но тут же стала мести двор. Не узнала, видимо, в этой изможденной, замученной женщине «молоденькую роженицу». А Аглая поспешила за телегой: догнать, хотя бы разок взглянуть на дочку, попрощаться… Поспешила – это только так говорится. Когда, спотыкаясь и задыхаясь, она дошла до поворота, куда раньше завернула телега, то увидала… Что же это? Какая-то женщина торопливо берет из рук санитарки корзину, сует деньги и быстро уходит прочь. Господи, куда это она? Зачем?..
Телега быстро укатила вперед, а незнакомка с корзиной свернула на тропу к березовой рощице. Аглая сама не знает, откуда вдруг у нее взялись силы. Она пошла, почти побежала в ту же сторону. Когда пробежала рощу насквозь, увидела: женщина с корзиной уже садится в красивую карету. Одиноко стоящий на пустынной дороге экипаж явно поджидал ее. Вот она, накинув на голову капюшон плаща, сама забралась на место кучера, тронула вожжи, и экипаж промчался мимо, увозя неизвестно зачем и куда тельце ее, Аглаи, новорожденной дочери. Мелькнул перед глазами герб на темной дверной полировке – врезался в память до самой последней черточки…
Она вышла из больницы и стала работать на соляном складе – расфасовывала с другими женщинами в разные упаковки соль. Соль разъедала руки, они покрылись до локтей трещинами и язвами. Долго ли она выдержала бы, кто знает, но тут ее нашел один славный человек, позвал работать к себе.
– Я знаю, – сказал, – что вы пережили горе, потеряли ребенка. А у нас с женой есть маленькая девочка, ей нужна няня. Может быть, присматривая за ней, вы найдете утешение, хотя бы немного.
Откуда он узнал про нее? Аглая не спрашивала – какая разница. Этому человеку, единственному, она рассказала историю загадочного похищения своей умершей девочки. Он слушал внимательно, но словно без удивления. Ей тогда даже показалось – не поверил.
Аглае хорошо жилось в этой семье, и девочку, которая при ней делала первые шаги и лепетала первые слова, она полюбила. Но какая-то тоска все чаще и чаще подступала к сердцу, душа томилась желанием что-то делать, идти, искать… Через год она ушла. Хозяин, похоже, понимал ее. Расплатился с ней и на дорогу дал хорошие деньги. Взял с нее обещание писать ему. Как где-нибудь надолго найдет приют – пусть даст весточку: жива-здорова, пребываю там-то… Она пообещала, ведь именно он обучил ее читать и писать. И вообще, Аглая уходила от этих славных людей окрепшая и физически, и духовно. А после, поскитавшись по стране, много работая, узнавая разных людей, она и сама стала другой – сильной, уверенной. В монастырь пришла не от слабости, а от убеждения, что рука Божия ведет ее по жизни. И только подойдя к Святым воротам монастыря, вдруг осознала, что вновь вернулась в родные места. Словно завершая некий круг.
Она давно не писала тому человеку, которому обещала подавать о себе весточки. Здесь же, в тихой обители, вспомнила – написала. Он ответил ей: «Неисповедимы пути Господни! Ты пришла туда, куда и должна была прийти. Я расскажу тебе то, что знал давно, а теперь пришло время узнать и тебе…»
Это письмо, наконец, дало ей истинное успокоение и даже радость. Вскоре она попросила мать-игуменью позволить ей ухаживать за детской могилкой на монастырском кладбище. И настоятельница, и инокини знали, что у сестры Аглаи когда-то давно умерла новорожденная дочь. Потому никого не удивляли ее ежедневные походы к могиле. Часто Аглая думала о словах своего благодетеля, сказанных в том письме: «Может быть, когда-нибудь к тебе придет моя дочь. Расскажи ей обо всем, о чем когда-то рассказала мне. И помоги…» Что ж, наверное, так и должно когда-то произойти. Божья справедливость и Божий суд восторжествуют. И она, если понадобится, выполнит все, о чем ее просил тот, кто помог и поддержал в самый трудный час…