— А как насчет выхода в эфир?

— А вот эту честь я предоставляю вам. — Купер, обойдя по­мещение, положил скрюченную руку на плечо Сэверенса. — Все будет хорошо, Том. Ваш человек, Ковач, устранит убийцу Зака Рэймонда на «Золотых небесах», и спустя уже несколько часов все наши команды будут готовы выпустить вирус возмездия. Мы здесь. Это наше мгновение славы. Не позволяйте смехо­творным набегам ФБР выбить вас из колеи, хорошо? И потом, даже если они захватят здание и все, что в нем, наше движение уже добьется самого крупного в своей истории успеха. Уж этого им у нас не отнять и не остановить нас.

Сэверенс взглянул на тестя. Временами ему становилось не по себе, когда он пытался всмотреться в это лицо, которое по­дошло бы скорее мужчине средних лет, а не без малого восьмиде­сятилетнему старцу. Лайделл был больше чем его тестем. Он — наставник, движущая сила успеха Тома. Купер отошел от дел на пике карьеры и мог защитить то, что создал, действуя со сто­роны, отказавшись от главной роли ради достижения своей цели.

Он никогда раньше не сомневался в истинности идей Ку­пера, всегда верил ему, сколько помнил, и хотя иногда подобие сомнений и посещало его, Сэверенс все равно доверял ему без­гранично. И сейчас он стоял, нежно положив руку на изувечен­ную артритом и затянутую в перчатку кисть.

— Прошу простить меня. Я позволил страху возобладать над нашими целями. Пусть даже меня арестуют, что с того? Вирус все равно будет выпущен и распространится по всему миру. Перенаселенности будет положен конец, и, как вы в свое время говорили, человечество войдет в новый Золотой век.

— Пройдет время, и нас будут почитать как героев. Воздвиг­нут памятники в честь нашего мужества, проявленного при оты­скании самых гуманных средств решения проблем человечества.

— А вы никогда не задумывались над тем, что ведь нас мо­гут и возненавидеть за то, что мы обрекли столь многих людей на вечное бесплодие?

— Часть людей нас возненавидит, это верно, но человече­ство в целом осознает, что радикальное изменение было необ­ходимо. Оно уже осознает, например, проблему глобального потепления. Вечных, неизменных процессов не существует. Все меняется. Вы можете спросить меня, а по какому праву мы пошли на это? — Глаза Купера заблестели. — И я им от­вечу: по праву руководствоваться в своих действиях рассуд­ком, а не эмоциями. Мы поступаем так потому, что мы правы. Никакой альтернативы нет. Интересно, а Джонатан Свифт на самом деле принадлежит к сатирикам, сочинив свое «Скром­ное предложение» в 1729 году? Он ведь уже тогда понимал, что Англия наводнена бездомными оборванцами и что страна на грани гибели. И чтобы уберечь себя от гибели, писал он, людям надо всего лишь слопать собственных детей, и проблема будет решена. Восемьдесят лет спустя Томас Мальтус написал знаменитое эссе по вопросу прироста населения. Он призывал «к моральной сдержанности», имея в виду добровольное воз­держание ради сокращения непрерывного роста обитателей нашей планеты.

Разумеется, ни на что подобное никто не пошел бы, и те­перь, даже после десятилетий этого несчастного контроля над рождаемостью, число жителей постоянно растет. Я утверждал, что изменения назрели, но им хоть бы хны. Тогда я сказал им: ну и черт с вами. Раз вы не в состоянии обуздать свой инстинкт деторождения, я оставляю за собой право не обуздывать мой инстинкт самосохранения, и я спасу эту планету, устранив по­ловину следующего поколения.

Скрипучим шепотом Купер изрек:

— И, по правде говоря, какое нам дело, если кучка грязных недоносков возненавидит нас? Если они настолько тупы, что не в состоянии понять, что сами роют себе могилу, какое значе­ние для нас имеет их мнение? Мы как тот пастух, что отбирает стадо. Думаете, он озабочен тем, что подумает какая-нибудь овца? Нет, он лучше знает, Том. Мы лучше знаем.

ГЛАВА 34

Желудок Эрика Стоуна превратил­ся в узел, и он никак не мог впих­нуть в себя традиционный завтрак астронавта — стейк с яйцом. Нет, предстоящий суборбитальный полет его не волновал. Эрик был из тех, кто не пренебрегает опытом, а, напротив, стремится к его обретению. Больше всего он страшился подвести, не спра­виться с порученным заданием; именно этот страх сводил судо­рогами тело, пересыхало во рту. Эрик прекрасно понимал, что нынешняя миссия — уникальная и самая важная за всю его ка­рьеру и независимо от того, что произойдет в будущем, ничто ее уже не затмит. В жизни Стоуна назревал решающий момент — в его руках оказывалась судьба человечества.

И, будто этого мало, у него никак не выходило из головы, что Макс Хэнли схвачен и содержится на острове Эос.

Подобно Марку Мерфи, Эрик был в молодые годы вознесен своим умом на высоты успеха, не успев по-настоящему повзрос­леть. Марк ловко маскировал это играми в бунтарство, отращи­ваемыми до пояса лохмами, доведением себя до одури громкой музыкой — короче говоря, псевдодиссидентством. В арсенале Эрика ничего подобного не было. Он был и оставался застенчи­вым, неловким в общении, так что не приходилось удивляться тому, что ему постоянно требовался ментор. В средней школе в его роли выступал учитель физики, в Аннаполисе — препо­даватель английского, который по иронии судьбы даже не вел у него в группе занятия. Когда Эрику присвоили звание офице­ра, он уже не мог отыскать никого, кто взял бы его под опеку — вооруженные силы не так структурированы, — и настроился покончить с армией, отслужив положенные пять лет.

Эрику ничего не было известно о том, что его последний непосредственный начальник замолвил словечко одному сво­ему старому приятелю, а именно Хэнли, убедив его, что Стоун превосходно впишется в «Корпорацию». Стоило Максу только намекнуть на подобную перспективу, как Эрик тут же согласил­ся. Макс обладал уравновешенностью, степенностью, предска­зуемостью и бесконечным терпением и понимал толк в том, как взлелеять талант. Постепенно он превращал Эрика в человека, которым тот всегда мечтал стать.

Была и еще одна причина, почему Эрик не мог ни есть, ни спать. Предстоящий успех означал бы похороны того, кто был для него скорее отцом, чем просто наставником.

— Ты как, сынок? — осведомился Джек Тэггарт, когда оба натягивали спецкостюмы в раздевалке за кабинетом в ангаре. Кабина космического самолета была герметичной, поэтому спецкостюмы представляли собой всего лишь серо-оливковые облегающие комбинезоны. — Видок у тебя, прямо скажем, не лучший.

— Голова забита многим, полковник, — неохотно признался Эрик.

— Ну, хотелось бы думать, что это никак не связано с поле­том, — по-южному растягивая слова, высказался бывший пилот космического челнока. — Слетаете, вернетесь, какие проблемы?

— Честно говоря, если что меня и тревожит, так это отнюдь не сам полет.

В помещение заглянул техник.

— Джентльмены, поторопитесь. Руководитель полетов же­лает, чтобы «Кенга» через двадцать минут вырулила на старт.

Тэггарт взял шлем из шкафчика и сказал:

— Тогда пора идти включать зажигание.

В изящно-узком космическом самолете позади пилотского сиденья было еще два откидных места. Все утро Эрик настраи­вал компьютер и встроенный в него передатчик. Он опустился в кресло второго пилота и поднял руки вверх, пока техники при­стегивали его ремнями, как гонщика «Гран-при». Над ним было два окошка, через которые был виден низ авиаматки; кроме того, окошки имелись и по обе стороны. Тэггарт стоял перед ним, пе­реговариваясь с руководителем полетов Риком Баттерфилдом.