Протодьякон принужденно помотал головой.
– Я про «Вия». Если помнишь, там в церковку, в финале, понабилось всякое дьявольское отродье, всех мастей и размеров. В церковку, заметь! Не куда-нибудь, не в сатанинское капище.
– Я помню, – нетерпеливо сказал Пантелеймон.
– Молодец. Похвально. Так вот: они как будто сошли со страниц книги и заявились ко мне. Самые разные, и даже такие, каких в окончательном варианте и не было – были в черновиках, да Николай Васильевич решил, очевидно, что выйдет перебор, и отказался. А в черновых вариантах у него были не просто черти, а какие-то совсем фантастические твари: башни с глазами, крабы… уже не припомню точно. Ты про то, конечно, не слыхивал?
Пантелеймон был вынужден признать его правоту.
– Ну, не страшно. И вот представь: то же самое приключилось и со мной: крадущиеся загогулины, блины, кривляющиеся ромбы на многосуставчатых ножках, дрожащая труба на колесах и многое другое. Были, конечно, и хрестоматийные бесы, лубочные – с копытами да рогами. Со свиными рылами…
– А Вий тоже был?
Ликтор уловил в вопросе Пантелеймона недоверие.
– Насмешничаешь? Иронизируешь? Маловер ты, однако. Отвечу тебе так: своими глазами не видел, не дошел он до своей своры, но что-то большое шаталось поблизости, вкруг поляны. Порыкивало, сопело…
– Может, медведь…
– Может, и медведь. Это, конечно, рациональное предположение, молодец. Только сам ты, окажись на моем месте, на медведя бы не подумал. В общем, окружила вся эта шальная братия поляну и двинулась по кругу. Хороводы у них – самое любимое дело. Даже про грибы иной раз говорят: ведьмин круг, неспроста это. Имя просто так не дают, а если ненароком и случится, то не прилепится. Тянутся ко мне, шипят, галдят что-то бессмысленное и вот-вот переступят черту… Что скрывать – запаниковал я. Не железный все-таки. А они все кружат, быстрее и быстрее, пока не слились в одно дымное кольцо. И тут я вижу, что выходит из лесу Полинка…
– Это та самая, которую растерзали?
– Она самая. Я тогда с ней не был еще знаком, только видел краешком глаза. И вот уразумел, что в окружении нечисти этой она явно себя чувствует как рыба в воде. Разодрала дьявольское кольцо голыми руками – она и вся была голая, между прочим, один лишь веночек на голове из кувшинок, – и преспокойно вступила ко мне в круг. Подошла, положила руки на плечи. Я, понятное дело – «свят, свят!». Что ж это за силища в ней, думаю, если даже круг ее не задержал? Она на все мои заклинания – ноль эмоций. Теперь-то мне ясно, что круг не помог, потому что была она все же живая, из плоти, а бесы – нет. Есть вещи, доступные человекам, но бесам неподвластные. Ну и вот – в глаза мои вперилась и четко так, будто обычным языком говорила, стала внушать. Не образами, как обычно мыслят, а четкими словами. Передала мне, что мое дело проигрышное, безнадежное. Что под пятой у дьяволов – вся деревня, до последнего человека. Что сами местные про то не знают, они словно бомбы с часовым механизмом, который сработает в назначенный час. Тогда Зуевка снимется с места и разлетится во все концы света ядовитыми спорами. Велела мне убираться по-хорошему, пока я не разделил общую участь. Пока она говорила, а бесы так и струились вокруг, но уже молча, будто бы уважительно. Она была над ними хозяйкой. Тут мне сделалось ясно, что с политической пропагандой придется обождать. Сперва я должен выжечь заразу каленым железом, да только как это сделать? Я один, а их хоть и мало, да для одного многовато… Не пойдешь же заниматься экзорцизмом по домам, когда тебя не просят. В общем, я постановил для себя сосредоточиться на одних только бесах, а все прочее – побоку… И перво-наперво следовало заручиться доверием населения.
Челобитных задумчиво слушал гладкую, без сучка и задоринки, речь Ликтора. Что-то в ней было не так. Слишком складно и в то же время слишком расплывчато, неопределенно.
Полный лес дьяволов, полная деревня одержимых – ладно. В конце концов, это обычное задание, хотя и более трудоемкое, чем всегда.
Почему такая секретность? Почему Виссарион утаил от Пантелеймона столь важные сведения?
И зачем направил его разбираться, зачем оговаривал Ликтора – если это был оговор? Кто поджег ведьму? Чем грозит рассредоточение Зуевки по белу свету, что вообще у демонов на уме?
Пантелеймон тяжело вздохнул.
– Хочется тебе верить, – проговорил он медленно. – Но в твоих словах я покамест не вижу истины. Истина – она как огонь, как вспышка, все освещает. А я по-прежнему ощущаю себя в потемках.
Ликтор побарабанил пальцами по столу и совсем неожиданно задал пилатовский вопрос.
– Что есть истина? – прищурился он, подчеркивая слово «что» и, тем самым, намекая, что истины нет ни в чем.
Застигнутый врасплох, Пантелеймон зачем-то перевел взгляд на часы: без пяти минут полночь.
– «Я есмь истина – сказал Христос», – твердо ответил он. – «И камень преткновения, и соблазн».
Стрелка щелкнула, отмерив очередную минуту, и словно пригласила к дискуссии.
Вопрос об истине не настолько прост и очевиден, как может показаться.
Его можно понять по-разному и, соответственно, по-разному на него ответить.
Все дело в ударении.
В булгаковском романе, например, где речь идет о Евангелии от сатаны, ударение ставится на слове «истина», а потому Иешуа Га-Ноцри начинает разъяснять, в чем она заключается, – в частности, в головной боли прокуратора. Но если поставить ударение на слове «что», то вопрос приобретает риторическое звучание и отдает сарказмом.
ЧТО есть истина?
Сама интонация подразумевает горькое утверждение: истины вовсе нет. Спрашивающего не интересует ответ на вопрос, он всего лишь хочет заявить:
за что ни возьмись, куда ни ткни – все это ложное, зыбкое, преходящее…
На эту разницу Ликтор немедленно указал протодьякону.
– Мне странно слышать, что духовное лицо опирается на мирские источники, – отреагировал Пантелеймон, отвлекаясь на посторонние мысли. Что-то беспокоило его, какое-то невыясненное дело. И ведь не так давно он размышлял над этим…
Пока Ликтор продолжал упоенно вещать о «Мастере и Маргарите», протодьякон все вспомнил:
– Ликтор – это твоя настоящая фамилия? – спросил он неожиданно.
Вопрос застал хозяина врасплох. Впервые за весь вечер он смешался – совсем ненадолго, но растерялся. Тень тревоги скользнула по его заросшему лицу. Непонятной, необоснованной тревоги.
– Настоящая… – проговорил он медленно. – А в чем дело?
– Просто так, – ответил Пантелеймон. – Редкая, вот я и спросил.
– Немецкие крови, – добавил тот, пристально глядя на протодьякона. – Я ведь родом из Казахстана… а до того родичи жили в Поволжье.