Огляделся Балак по сторонам, на все четыре стороны света: где найдется тут место для его косточек? И куда бы ни бросал Балак взгляд, все не годилось для него. Там опустили небеса голову на землю, а там поднялись горы до небес. Пес не был сведущ в природе неба и не понимал, что такое линия горизонта, он был убежден, что закрылся перед ним мир. Повернул он к югу от Яффских ворот, хотел спрятаться там, среди больших домов, стоящих на мусоре, который сбрасывали из города в ущелье, а потом построили на этой земле дома. Подул ветер и завертел жернова. Послышался ужасающий звук, похожий на скрип жерновов ночью, когда духи собираются, чтобы молоть черную муку. А к этому ужасу присоединился еще страх: не превратят ли его в раба? Так поступил один из дельцов Иерусалима, который взял в аренду мельницу, но не хватило ему денег на мулов, чтобы те вертели жернова. Вот он пошел, и наловил собак, и привязал их к жерновам, и заставил молоть ему муку. А так как не было у Балака сил убежать отсюда, он стоял и оплакивал сам себя, будто уже стреножили его, и принуждают делать эту работу, и не будет ему избавления во веки веков. Горевал Балак: что же со мной будет? Ну разве может такое слабое существо, как я, выполнять такую тяжелую работу? Ведь умру я. Наверняка умру, и нет сомнения, что умру. А если не умру от работы, умру от скуки. Как это так?! Берут собаку, вольнолюбимое животное, и делают из нее вечного раба. Пусть пес крутится, как осел на мельнице, пока не подохнет он, а как только он подохнет — выбрасывают его на помойку, будто он никто и ничто.
Но счастье улыбнулось тогда Балаку вопреки всем законам природы. И когда он уже видел себя в воображении связанным и стреноженным, подглядывая при этом краешком глаза, как именно все это проделывают с ним, понял, что он стоит в Мишкенот-Шеананим, в Йемин-Моше, возле ветряной мельницы Монтефиори. И больше уже не боялся: мельница не используется, а если бы даже и использовалась, тоже нет опасности, она приводится в действие силой ветра, а не силой животных. Реб Моше Монтефиори, вельможа этот, был великим праведником, и вся его деятельность была направлена на то, чтобы облегчать людям жизнь, а не затруднять ее, и он построил мельницу эту не для чего иного, как только для блага людей. Как это произошло? Когда увидел он, что нищета растет и множится, а все, что он хочет сделать во благо Иерусалима, встречает сопротивление вместо помощи в лице мудрецов и раввинов Иерусалима (они боятся любого новшества — вдруг это приведет к неверию), решил он выстроить ветряную мельницу, чтобы помочь немного бедным: тогда не нужно будет носить пшеницу в город на арабские мельницы, где денег берут — много, а муки выдают — мало. Выстроил он красивую мельницу из отесанных квадратных камней, здание — в пятьдесят футов высотой, послал оборудование и английского мастера, специалиста в этом ремесле. Прибыло оборудование в Яффу, и перевезли его в Иерусалим, каждую деталь по отдельности, — четыре или пять грузчиков поднимали их, до того они были тяжелы, и четыре месяца занимались они их доставкой. Была построена мельница, и ветер вращал четыре пары огромных камней. Они мололи зерно и изготавливали муку. Увидели арабы и позавидовали. Наняли они старца одного, чтобы тот проклял мельницу. Взглянул он на мельницу и сказал: «Я ручаюсь вам, что, когда придут дожди и придут ветры, они превратят ее в груду развалин». Пришли дожди и пришли ветры, но не сделали с ней ничего. Увидел это старец и сказал: «Тут дело рук дьявола, и рожденный женщиной не в силах сделать ничего». И другие известные дервиши согласились с ним. Не прошло много времени, только считанные годы, как испортились две или три детали, но не было в Иерусалиме никого, кто мог бы их починить. Написали Монтефиори, но он не ответил им, так как уже построили в Иерусалиме паровые мельницы, которые не зависят от ветров. Осталась та мельница без дела и перемалывала ветер. Сказал Балак: «Полежу здесь до завтра и немножко отдохну от трудов своих».
2
Забрался туда Балак и улегся спать. Лежит он на своем месте, а ветер крутится и кричит: «Д-а-а-вильна! Д-а-а-вильна!» Как бывает обычно, когда ветер крутится на мельнице, а кажется, что он кричит: «Вильна! Вильна!» Сказал Балак: «Что ты несешь: Вильна, Вильна, ведь я из „венгерского“ колеля». И тотчас надулся от важности, как будто получал «венгерскую» халуку.
Была там одна старая ведьма, которая знала весь мир, и ей было известно, что творится под каждой кровлей и под каждой крышей. Похлопала она своими черными крыльями и спросила его: «Это ты — Балак, которому завидует весь мир оттого, что ты кормишься за столом того самого пруссака?» И хотя Рихард Вагнер, хозяин пивной, родом — из Вюртемберга, она назвала его пруссаком, подобно арабам в Иерусалиме, зовущими пруссаками любого нееврея из Германии. Сказал он ей: «Я это». Сказала она ему: «Разве не хватало тебе за столом там, что прибыл ты сюда?» Вздохнул Балак и сказал ей: «За столом мне всего хватало, однако не хватает мне многого». Сказала она ему: «Нет существа в мире, которому бы всего хватало, как, к примеру, говорят в Иерусалиме: у одних отсутствует восьмая нить в кистях талита, а у других отсутствует сердце под талитом. А ты, друг мой, чего тебе не хватает?» Огляделся Балак по сторонам, не подслушивает ли кто? Прошептал он: «Меа-Шеарим мне не хватает». И тут же исполнился мужества и добавил: «Завтра я иду туда». Взглянула Лилит на него краешком глаза и сказала: «Меа-Шеарим тебе не хватает? А я была уверена, что не нужен Меа-Шеарим таким созданиям, как ты. Однако стоит послушать, в чем смысл того, что ты хочешь идти именно в Меа-Шеарим». Сказал Балак: «В чем смысл? В том, что я хочу жить со смыслом». Сказала Лилит: «Итак, тобою принято и бесповоротно решено идти туда». Сказал Балак: «Принято и решено». Сказала Лилит: «Я расскажу тебе кое-что, а ты подумай об этом в дороге и тебе не будет скучно». Сказал Балак: «Если это недлинная история, я готов послушать». Сказала Лилит: «История недлинная, но ум у тебя короткий». Хотел сказать Балак: «Да разрушится твой дом, клубок перьев! Гляньте, какая она умная, что воображает о себе!» Но проглотил он обиду, дабы не умножать себе врагов, был он невысокого мнения о себе и боялся любого существа на свете. Напряг он свои лапы, чтобы показать ей, что ему не терпится идти, но он готов доставить ей удовольствие и послушать. Улыбнулась Лилит и сказала: «Оставь свои лапы и напряги свои уши: уже сказал Бен-Сира: „…Следы гордецов стирает Всевышний и втирает их в землю…“ И сказал Шломо: „…И ухо разумных жаждет знания…“ И дай Бог, чтобы не была я в числе тех, кто хватается за уши бродячей собаки». Гавкнул Балак: «Гав, гав!» Сказала Лилит: «Прекрати свое гавканье, Балак, не нагавкаешь ими себе мяса!» Сказал Балак: «Разве не хотела ты рассказать что-то?» Сказала Лилит: «Наберись терпения, Балак, чтобы не сгинуть тебе, прежде чем услышишь». Свесил Балак хвост и спрятал голову в лапы. Коснулась Лилит его крылом и сказала: «Спишь ты, Балак? Может быть, попросить у хозяина снов, чтобы пришел и показал тебе хороший сон?» Сказал Балак: «Я не сплю». Сказала Лилит: «Если так, слушай!»
Это — история про шакала, который проходил мимо дома Арзафа в Эйн-Рогель и застал его за изготовлением чучела лисы. Спросил шакал Арзафа: «Что это?» Сказал тот ему: «Лиса». — «А кости ее и мясо ее, где они?» Сказал Арзаф: «Я выбросил их и взял сено и солому вместо них». — «Зачем?» — «Все то время, пока твое мясо находится на твоих костях, ты подвержен смерти, ведь все хотят съесть твое мясо и обглодать твои кости. А если ты спасся от врагов и умер естественной смертью, конец твой — прах и черви. Но совсем не то, если ты сбросил свое мясо, и отшвырнул свои кости, и взял солому вместо мяса и костей, вот тогда — ты живой на веки вечные, и мало этого, тебя еще помещают в музей, и все жаждут увидеть тебя».