– Что вы хотите сказать? – Она повысила голос, чувствуя, что почва уходит у нее из-под ног.
– Ваш муж… Джон Генри… сиделка давала ему снотворное и оставила бутылочку на ночном столике… – Он надолго замолчал, а Рафаэлла смотрела на него с нескрываемым ужасом. – Он выпил таблетки, Рафаэлла. Весь флакон. Он покончил с собой. Я не знаю, как еще это можно назвать. Но именно это он и сделал.
Он умолк, и Рафаэлла с трудом сдержалась, чтобы не закричать. Он покончил с собой… Джон Генри покончил с собой, пока она развлекалась с Алексом… Она убила его… убила почти собственными руками… Знал ли он о существовании Алекса? Или что-то чувствовал? Могла ли она предотвратить это, если бы была рядом с ним. Что, если… а вдруг он… Она широко раскрыла глаза, не поспевая за своими мыслями, не в силах вымолвить ни слова. Ей нечего было сказать. Ее отец был прав. Она убила его. Джон Генри покончил с собой. Наконец она заставила себя взглянуть на врача.
– Он не оставил мне какого-нибудь письма, записки?
Он покачал головой:
– Ничего.
– Боже мой! – сказала она, обращаясь скорее к себе, и упала без чувств.
Антуан де Морнэ-Малль прибыл из Парижа в шесть часов вечера и застал Рафаэллу глядящей на залив невидящими глазами. Она обернулась на его голос, и он заметил, что глаза у нее были словно остекленевшие. Она не ложилась со вчерашнего вечера и, несмотря на уговоры врача, отказалась принять успокоительное. Она стояла перед отцом такая усталая и еще более худая в черном шерстяном платье. Ее волосы были откинуты назад, огромные глаза на смертельно бледном лице совсем запали. Он заметил, что чулки на ней тоже черные, траурные, и ни одного украшения, кроме тяжелого золотого перстня, который она носила на левой руке вот уже пятнадцать лет.
– Папа…
Рафаэлла медленно приблизилась к нему, и его глаза внимательно изучали ее лицо. Отец сразу почувствовал, что случилось нечто страшное, нечто более ужасное, чем просто кончина мужа. Что-то такое, о чем она пока умалчивала.
– Мне очень жаль, Рафаэлла. – Он слегка ослабил ремень и опустился в кресло. – Все произошло быстро?
Она долго ничего не отвечала, глядя на залив и держа отца за руку.
– Я не знаю… Надеюсь, что да…
– Тебя не было рядом? – Он с беспокойством заглянул ей в лицо. – Где ты была? – В его голосе слышалось подозрение, а она не смела поднять на него глаз.
– Меня не было дома.
Отец кивнул.
– Это был удар? Или просто остановилось сердце?
Как многие люди его возраста, он хотел знать все подробности о том, как приходит смерть, возможно, для того, чтобы быть во всеоружии, когда настанет последний час. Он снова обратил внимание на странное выражение лица своей дочери. Пока он был в пути, она твердо решила ничего ему не рассказывать, но сейчас понимала, что лгать бессмысленно.
Она не сомневалась, что отец доберется до истины, будет расспрашивать слуг, сиделок, врача. Непреднамеренно или целенаправленно, но он выяснит, что произошло. Все в доме уже были осведомлены о самоубийстве. Они с врачом договорились никому не сообщать обстоятельства смерти Джона Генри, но сиделка рассказала все горничной, та дворецкому, а тот с изумленным и трагическим видом поделился новостью с шофером. Немного времени пройдет, прежде чем все подробности станут известны соседям и распространятся по городу. Джон Генри Филипс покончил с собой. Рано или поздно, но отец тоже обо всем узнает.
– Папа… – Она медленно повернулась к нему и посмотрела ему в глаза. – Это был не удар. – Она на минуту зажмурилась, вцепилась в кресло, снова открыла глаза и продолжала: – Это было… он выпил таблетки, папа… – Она говорила чуть слышно, и он смотрел на нее, не понимая, в чем дело. – Я… он… он был очень подавлен в последнее время… он ненавидел свою болезнь… он был… – Она замолчала, потому что по щекам ее полились слезы, из груди вырвалось рыдание.
– Что ты хочешь сказать? – Отец так и замер на месте.
– Я говорю тебе, – она набрала побольше воздуха, – что сиделка оставила на ночном столике снотворное… и он выпил его… все таблетки разом. – Наконец ей удалось выразиться достаточно ясно.
– Он покончил с собой? – ужаснулся отец, и она кивнула. – Боже, а где же была ты? Почему ты не велела сиделке убрать лекарство? Почему тебя не было рядом?
– Не знаю, папа… но ведь никто не знал, что он хочет умереть. То есть… я-то знала… он очень устал и в последнее время был очень расстроен. Но никому и в голову не могло прийти… Я не думала… я и представить не могла, что он…
– Боже мой, ты что, спятила? Как ты могла поступить так неосторожно? Как ты могла не уследить за сиделкой? Это была твоя обязанность… твой долг…
Он хотел продолжить, но Рафаэлла сползла с кресла на пол, лицо ее перекосилось от боли.
– Прекрати, папа! Прекрати! Я ничего не смогла сделать… И никто бы не смог! Никто в этом не виноват… это…
– Ты все хочешь свалить на сиделку, не так ли?
У отца был почти деловой вид, но Рафаэлла покачала головой, снова с болью взглянула на него:
– Конечно же, нет. Она ничего не могла предвидеть… это была случайность, папа.
– Случайность, которая убила твоего мужа.
Их глаза встретились, и он снова почувствовал, что она что-то от него скрывает. Он прищурился.
– А не кроется ли здесь еще что-нибудь, Рафаэлла? Что-то, о чем ты умалчиваешь?
Он выпрямился в кресле, глядя на дочь, как будто получил неопровержимые доказательства ее вины.
– Где ты была, Рафаэлла, когда он это сделал?
Она затравленно смотрела на отца, словно была не взрослой женщиной, а ребенком.
– Где ты была? – Он нажимал на каждое слово, и ей было нечего ему ответить.
– Я ушла из дома.
– К кому?
– Ни к кому.
Но все было бессмысленно. Он почувствовал, в чем дело, и она знала, что он все понял. На ее лице было написано раскаяние, которое говорило само за себя.
– Ты была с ним, ведь так, Рафаэлла? Ведь так?
Он угрожающе повысил голос, и, будучи не в силах сопротивляться его натиску, она просто кивнула.
– Боже мой, да ведь ты же сама убила его! Ты понимаешь это? Ты знаешь, почему он выпил эти таблетки?
Отец смотрел на нее с ненавистью, но Рафаэлла покачала головой:
– Он ничего об этом не знал, папа. Я уверена в этом.
– Да откуда у тебя такая уверенность? Слуги наверняка все знали, они все ему рассказали.
– Они бы этого не сделали, да я и не думаю, что им что-то было известно.