Девица Гиацинта с громким горловым смехом неожиданно подскочила к Гловачу и провела ладонями по его щекам.
– Ой, а раскраснелся-то как! – закричала она. – И глаза блестят! Что это у тебя глаза блестят? Слезу пустил?
– Отстань, – отбивался Гловач. – Что ты в этом понимаешь, гарпия? Я музыкант!
– Да ладно, не обижайся ты, – примирительно сказала Гиацинта.
– Тише! – оборвал их Зимородок. – Сюда кто-то бежит!
Действительно вскоре все услышали треск ломаемых сучьев, и на поляну выбежал олень. Это был красавец с ветвистыми рогами и царственной осанкой. Солнце ярко освещало его. Он на миг остановился, топча собственную тень, затем одним прыжком скрылся в чаще.
Вслед за ним на поляну вырвалась свора прекрасных борзых, стремительных и тонких. В беззвучном лае они разевали свои узкие пасти. На путешественников собаки не обратили никакого внимания. Не заметили их и охотники, которые появились несколькими мгновениями спустя.
– Тени! – шепнула Марион. – Вот они, тени!
Роскошно одетые рыцари и дамы с печальными истонченными лицами сидели как влитые на своих лошадях. Сквозь их изящные тела проступали очертания деревьев, кустов, травы… Казалось, охота не доставляет им ни малейшего удовольствия. Они делали то, что умели и к чему привыкли, давно позабыв о значении и смысле своих поступков. Один из них поднял арбалет… Еще миг – и кавалькада исчезла.
Некоторое время путешественники стояли как громом пораженные.
Молчание нарушил Штранден, заговорив с подчеркнутой грубостью:
– Водички, стало быть, из местных водоемов попили – и готово дело!
Кандела как-то страшно всхлипнул.
Философ усмехнулся:
– Кажется, наш законопослушный друг несколько напуган.
– А я не вижу смысла притворяться! – выкрикнул Кандела. – Я не лицемер! И не говорите, что вас это не испугало!
– Знаете, как бы я поставил вопрос? – заговорил Штранден. – Важно знать: те ли это люди, которых двести лет назад сгубил Огнедум, или же это, так сказать, свежие жертвы из новых поколений?
– Ну, вряд ли вы отыщете эксперта, способного опознать людей, живших двести лет назад, – ядовито заметил Кандела.
– А жаль, – вздохнул Штранден. – Это существенно упростило бы нам задачу. Если жертвы свежие, то воду здесь пить действительно небезопасно. Если же нет, то сохраняется надежда на сравнительную чистоту местных водоемов.
– Думаю, это древние люди, – вмешалась Гиацинта. – Вы обратили внимание на то, как они одеты? Эти стоячие воротнички и ужасные рукава с пузырями… И талия спущена почти на бедра. Манера подкалывать шлейф сзади! Кто сейчас подкалывает сзади?
– А как? – заинтересовался Штранден.
– Сбоку! – с легким оттенком презрения к невежеству собеседника пояснила Гиацинта и продолжала: – А разрезы! И дурацкая барбетта… Ненавижу!
– Великолепно! – воскликнул Штранден. – Вот вам и ответ. Ни одна нынешняя дама, будь она хоть трижды тень, не оделась бы так старомодно.
– Просто меня с детства учили замечать детали, – объяснила Гиацинта.
Они покинули поляну и снова углубились в чащу леса. Следы оленя были хорошо видны на мягкой почве. Но ни лошадиных копыт, ни собачьих лап не оказалось. Призрачная охота бесследно исчезла.
Путешественники шли по лесу, негромко переговариваясь и то и дело озираясь по сторонам. Затем Зимородок неожиданно вскрикнул:
– Вот он!
– Кто? – испуганно спросила Марион. – Огнедум?
– Какой Огнедум? Олень!
Действительно, впереди на лесной дороге стоял все тот же красавец олень. Он одарил людей высокомерным взглядом и не спеша удалился.
– Странно, – произнес Борживой. – Я был уверен, что его подстрелят или затравят.
– А они и затравили его, – спокойно отозвался Зимородок.
Борживой слегка покраснел:
– Шутить изволите?
– Отнюдь, – в тон ему произнес Зимородок. – Вы не обратили внимание на одну странность?
– Клянусь Огнедышащей Задн… кхе… кхе… Да тут на каждом шагу сплошные странности!
– У оленя не было тени, – сказал Зимородок.
– Тени охотятся на тени, – зачарованно прошептал Гловач. – Какая тема для элегии!
– А это еще что такое? – с подозрением осведомился Борживой. – Что-то я не припомню никаких элегий.
– Элегия – это когда все плохо, – объяснил Гловач. – Такой поэтический жанр.
Борживой показал лютнисту кулак:
– Ты эти глупости из головы выбрось. Поэтический жанр! Когда у врагов все плохо, надо сочинять какую-нибудь плясовую! А у нас и без того все хорошо.
Гловач выразительно задвигал бровями, но возражать не посмел.
– А ведь мы, пожалуй, забрались в самое сердце королевства Ольгерда, – произнес Зимородок.
– И чем глубже будем заходить, – добавила Мэгг Морриган, – тем больше странного повстречаем.
– Как-нибудь справимся, – сказал Штранден.
Удивительное дело – лесная жизнь пошла философу на пользу. Его длинное костлявое лицо загорело, обветрилось и даже приобрело своеобразную мужественную привлекательность.
В противоположность ему, Вольфрам Какам Кандела утратил за эти дни всю свою респектабельность. Добропорядочная физиономия приобрела нездоровый желтоватый оттенок, хорошая одежда в поразительно короткие сроки засалилась и оборвалась. Он совершенно перестал за собой следить, оброс неряшливой щетиной и вообще был грязен.
Освальд фон Штранден неожиданно произнес, обращаясь к брату Дубраве и нимало не заботясь о том, что разговор слышат остальные:
– Разрабатывая теорию и изучая историю счастья, я пришел к любопытному выводу. Вам как практику это было бы любопытно.
– Практику чего? – удивился брат Дубрава.
– Счастья, разумеется. Несчастные люди часто становятся добычей зла. И прежде, чем мы сунемся в логово Огнедума, необходимо решить то, что я условно называю «проблемой Канделы».
– Не вижу проблемы, – огрызнулся Кандела.
Не обращая на него внимания, Штранден продолжал:
– Он обладает всеми признаками, как внешними, так и внутренними, глубоко несчастного человека, несомненно, приверженного злу. Посмотрите, как он опустился. Это указывает на полностью атрофированные жизненные цели. Попросту говоря, их у него нет. В дальнейшем это может сильно нам повредить.
– Вы предлагаете избавиться от него? – спокойно спросил брат Дубрава.
– Я потому и называю это «проблемой», – объяснил Штранден. – Избавиться от этого господина было бы идеальным решением задачи. Но, к сожалению, я знаю недовольных.