– Врешь! – вздохнула она.
Зимородок махнул рукой и поскорее отошел в сторону. Ольгерд наклонился к Марион.
– Все меня бросили, – бормотала она. – Сперва Людвиг, теперь Зимородок…
И тут из переулка выскочил граф Мирко. Никто и не заметил, как он отлучался с площади.
– Дядя! – закричал он, обращаясь к Ольгерду. – Проклятый Огнедум сбежал!
Да, Огнедум бежал. Подобрав полы длинной своей мантии, спотыкаясь, хватаясь руками за стены и углы домов, – он сломя голову мчался через город. Его гнал страх перед силами, которые он не сумел ни постичь, ни разрушить. Стены домов обжигали его пальцы, и булыжники мостовой, как пасти разозленных мопсов, кусали его за ноги. Высоко в небе над ним что-то злорадно каркало.
Но вот город остался позади. Кругом беглого властителя простирались теперь бескрайние леса. За Синей рекой высились неприветливые горы. Огнедум двинулся сквозь чащу, к последней реке Королевства – Желтой, в неизведанные дебри, где, по слухам, начиналось Великое Ничто и виден был край панциря Вселенской Черепахи. Горы надменно смотрели в спину бегущему энвольтатору.
Во рту у Огнедума горело. Жажда одолевала его, а стыд и ужас делали вкус изгнания нестерпимо горьким. Энвольтатора сильно мотало от дерева к дереву – лес словно решил избить его всеми встречными стволами, исхлестать всеми ветками, какие попадутся на пути.
Наконец Огнедум упал и обнаружил себя лежащим в сыром мху на болоте. Его борода погрузилась в лужицу темной воды.
– О! – вымолвил Огнедум, наклоняясь над водой, чтобы утолить наконец жажду. И тут же отпрянул, потому что вода обожгла его, а на темной блестящей поверхности появилось отражение Косорукого Кукольника. Он внимательно смотрел из-под мятой черной шляпы и дергал углами длинного рта.
– Учитель… – прошептал Огнедум.
– Это ты мне, что ли? – после паузы вопросил Косорукий Кукольник. – А? Кого ты назваешь учителем? Отвечай!
– Тебя! Тебя! – моляще вскрикнул Огнедум. – Спаси меня, учитель!
– Насколько я помню, ты меня оставил, – сказал Косорукий Кукольник. – Ты украл у меня запрещенные книги…
– Я жаждал познания! – сказал Огнедум.
– Ты их спер, грязная скотина! – заорал Косорукий Кукольник. – Ты их стырил!
– Проникновения в глубины истины… – бормотал Огнедум.
– Спер! Спер! Ворюга!
– Прости!.. – взвыл Огнедум.
Косорукий Кукольник придвинулся ближе, так что стало казаться, что еще немного – и его длинный нос высунется на поверхность, проткнув водную гладь.
– Я учил тебя делать игрушки, щенок, – с пугающим спокойствием заговорил Косорукий Кукольник. – Шить медвежат и белочек, мастерить куколок-принцесс, вырезать солдатиков. Но тебе показалось мало создавать красивые вещи, которые другие люди наполнят жизнью и радостью! Тебе захотелось творить живые существа! Чтобы эти существа признавали тебя своим создателем! Вот чего тебе захотелось! Ты знал, что это запрещено!
– Я знаю… – просипел Огнедум. – Я виноват! Прости же меня, учитель!
Вода забурлила, и отражение исчезло. Теперь перед носом Огнедума сидела на краю лужи сонная осенняя лягушка и с недоумением таращила круглые глаза. Затем она негодующе квакнула и одним прыжком куда-то удалилась.
Огнедум встал и, пошатываясь, побрел дальше. Чащоба поглотила его, и с тех пор никто и никогда ничего больше не слышал об Огнедуме Всесведущем.
В кризисной ситуации командование «факелами», расквартированными в столице, принял на себя младший лейтенант Отвага.
Ни о чем не было известно с полной достоверностью. Говорили, например, что несколько теней бывших ольгердовых лейб-гвардейцев случайно попали под реактив, выплеснутый из окна лаборатории, отчего возросли в гигантов нечеловеческой мощи, и вот от них-то вся угроза.
Говорили также, что у колобашек взорвался рудный газ непосредственно под замком, отчего погибло колб без счета, а в субстрате оказались чуждые элементы.
Вообще о субстрате разговоров было много. Доползали гадкие вести о том, что засланные диверсанты нарочно подлили туда горского самогона. Что там – с гнусной целью – топятся тени придворных. Что в однин из чанов великий Огнедум по рассеянности уронил кошку.
Тревожились об Огнедуме, поскольку он являлся отцом нации. Здесь предполагалось многообразно: что Огнедум в замке и в полной безопасности и что он в руках противника и в страшной опасности.
В три часа пополудни казармы наполнились гулким грохотом. Перетаскивали койки, разламывая их и баррикадируя проходы. Оборудовались укрытия для лучников на крыше. Голоса «факелов» перелетали через двор – в них звучала тревога.
– Властитель работает сейчас над секретным оружием.
– Из колб вот-вот выйдут свежие силы. Надо только дождаться.
– А капитан-то, предатель, – говорят, он продал горцам формулу субстрата…
– Этого не может быть. Формулы не существует. Властитель создал субстрат методом проб и ошибок.
– Еще как может! У всего есть формула – это новый научный факт.
– Отставить болтовню! Паникеров буду вешать!
Младший лейтенант Отвага ходит по казармам в развевающемся офицерском плаще, рот скособочен от ответственности, в глазах строгость, а под строгостью – растерянность. Не знает он, что ему надлежит в этой ситуации думать! Уставом не предусмотрено. Вестей нет – ни от властителя, ни из города. Но штурм казармы будет непременно, и кровопролитного сражения не избежать – вот и мечется Отвага, вот и взмахивает плащом, кричит хриплым голосом: «Здесь усилить! Тяни, тяни! Привяжи! Живей – враг ждать не станет!» А у самого в груди все так и обрывается: мальчишки, вчерашние «искры» – крови не знавшие, необстрелянные… Как с ними побеждать? Как? Он и сам, Отвага, в бою ни разу еще не был… А бунчук «Жженый», говорят, понес такие потери, что и возвращаться-то некому. Плохо, плохо дело. Страшно.
К вечеру обстановка изменилась, и произошло это вот каким, поначалу неприметным, образом. К Отваге доставили «факела», который кутался в плащ и не желал разговаривать с часовым, но требовал тотчас привести его к начальству. «Факел» этот был свой, из пятого взвода, знал сегодняшний пароль, а явился он из города. Он едва держался на ногах, и разило от него дрянной сивухой.
Отвага явился – перетянутый в талии, суровый. «Факел» пал на табурет, пьяно и мучительно замычав. Плащ свесился с него, распахнулся, открылась на одежде кровь.
– Ты ранен? – спросил младший лейтенант Отвага, не одобряя развязного поведения «факела».
Тот медленно поднял голову, посмотрел командиру прямо в глаза – и содрогнулся Отвага, потому что увидел в них совершенно трезвое, не оставляющее сомнений отчаяние.
– Ранен? – переспросил «факел». У него задергалась щека, и вдруг он, сотрясаясь всем телом, рассмеялся. – Да это кровь не моя!