– Вы могли видеть репортаж о моем пребывании на Арзао, – произнесла Бугго. – Вы чужие-то репортажи смотрите?
– Не сомневайтесь, – вздохнул журналист.
– Ну так что спрашиваете? Я что-то не понимаю, в чем суть вашего вопроса…
– Не могли бы вы рассказать подробнее о ваших личных отношениях с Тоа Гирахой? О ваших интимных с ним отношениях, – пояснил человечек. – Ходят слухи, что одно время вы состояли с ним в любовной связи. Нашим зрителям это было бы интересно.
Бугго сказала:
– Почему бы и нет? В конце концов, каждый из нас делает свою работу.
Человечек на миг встретился с ней глазами, пробормотал: «Рад, что нашел у вас понимание» и принялся налаживать записывающие приборы.
Бугго устроилась удобнее возле самого силового экрана. На миг ожив, охранник явился в поле ее зрения и сказал:
– До экрана не дотронься. Может вырубить.
Бугго чуть отодвинулась.
– Спасибо. Готово? Пора? Начинаю. Это случилось на берегах Аталянского моря, где у Тоа имеется собственная вилла. Я прибыла на Хедео, чтобы провести там короткий отпуск. Команде был необходим отдых, да и я изрядно устала после рейса…
Аталянское море называют «зеленым», потому что в его водах содержатся крохотные ярко-зеленые водоросли. Они скапливаются огромными пятнами, и летя над поверхностью воды в слайдборде можно наблюдать, как прозрачные, голубоватые, с прожилками солнца, воды внезапно сменяются изумрудными. И там, в этих зеленых глубинах, водятся рыбы. Огромные рыбы с разноцветной чешуей.
Вытащенные в лодку, они умирают не сразу: по их чешуе проходят темно-красные спирали, с каждым разом все более густые, а при последнем вздохе из жабер вырывается протяжный, певучий стон.
Эта рыба – достойный противник, и одолеть ее непросто: у нее сильный хвост и мощные челюсти; немало охотников на рыбу сделались ярко-зелеными водорослями, уйдя на дно морской пучины!
Женщина отправилась кататься на слайдборде одна. Вид Аталянского моря завораживал ее. Ей никогда не надоедало смотреть, как сменяют друг друга пятна чистоты и пятна зелени; она видела морские существа на глубине, и пронзительные лучи хедеянского светила бродили почти по самому дну, то касаясь вздрагивающих щупалец, то лаская податливые подводные лианы.
Бугго говорила как по-писаному, не делая пауз и не стесняясь красивостей. Человечек-корреспондент держал диктофон твердой рукой и время от времени озабоченно поглядывал на счетчик: хватит ли места на диске. Сама рассказчица – теперь, после того, как она заговорила, – интересовала его мало.
Аварию она описала как тишину, как предательство, как миг ошеломляющей боли. А затем потянулись долгие одинокие часы на обломках слайдборда, среди бесконечного зеленого пятна. Рыбы выглядывали из пучины и смотрели на женщину круглыми, радужными глазами, и из полупрозрачных, натянутых в рыбьей насмешке – «О!» – губ выходили большие, переливающиеся пузыри.
Гираха перехватил тревожный сигнал об исчезновении женщины первым: он катался на своей водной парусной яхте «Лавинео» и находился ближе всех к месту крушения слайдборда.
…И к вечеру, в тумане жажды, не в силах вытряхнуть из страдающих волос назойливое солнце, Бугго увидела вдалеке выгнутый, как грудь танцовщика, ярко-желтый парус. Он надвигался, точно ураган, и ураганом воспринимала его женщина – там, в глубине своей растревоженной, уже больной души.
Она закрыла глаза и сразу услышала, как звонко, тонко бьется вода о дно ее погибшего слайдборда. А когда снова раскрыла их, то совсем близко были тянущиеся к ней мужские руки. И она пошла к ним – не потому, что они несли спасение, но потому лишь, что была – женщиной, а руки были – мужскими, и не было в тот миг ничего естественнее, чем погружение в твердую ласку этих ладоней…
Диск в диктофоне закончился.
– Огромное вам спасибо, – сказал корреспондент.
– Всегда рада помочь, – ответила Бугго.
Она направилась к своей койке, чуть покачивая на ходу бедрами, но, к ее великому разочарованию, ни корреспондент, ни охранник за этим не наблюдали.
* * *
Следующее утро началось с адвоката. Чернокожий, с расширенными светло-коричневыми глазами, он стоял возле силового щита, смотрел, как Бугго копошится, выбираясь из-под одеяла, и покачивался с пятки на носок от нетерпения. Она наконец отшвырнула запутавшееся одеяло ногой и села на койке.
– Вы что, всегда пялитесь на даму, пока она меняет пеньюар на платье для утреннего коктейля? – рявкнула Бугго.
Ее раздражал этот юнец. Вчера она была слишком утомлена и подавлена, чтобы осознать это в полной мере, но после ночного отдыха чувствовала себя достаточно освеженной и вполне была в состоянии устроить ему взбучку.
Она почесала шею под жестким воротником тюремной одежды.
Юнец протянул:
– Ну, вообще-то… Вообще-то правительство Овелэ снимает свое обвинение.
Бугго замерла. Насторожилась.
Адвокатишка заторопился:
– Я нарочно прибежал, чтоб вам пораньше сказать. А то – объявят в зале, вы и в обморок можете грохнуться. Я раз видел. Вам прилюдно падать, я так смекаю, будет несподручно.
– Куда это я должна падать? – осведомилась Бугго. – Я не намерена… Погодите. – Она потерла пальцами виски. – Что-то я старею…
Адвокатишка не стал возражать, и Бугго мысленно поставила ему еще один минус.
– Повторите, – велела Бугго, отнимая руки от лица.
– Правительство Овелэ снимает свое обвинение. Вас больше не обвиняют в государственном преступлении.
– А моих людей?
– Естественно, тоже!
Бугго громко, горлом, всхлипнула.
– Теперь уйдите, – приказала она адвокату. – Встретимся в зале.
– Ну, вообще-то, это уже скоро, – сказал адвокат.
На мгновение мелькнуло плечо охранника, затем все скрылось.
Бугго неверными шагами подошла к койке. Повалилась на нее боком. Затем ощутила на себе чужой взгляд и открыла один глаз. Охранник глядел на нее и лыбился. Бугго бросила в него жесткой подушкой, набитой опилками. Опилки давно отсырели и свалялись комьями.
Подушка угодила в экран, вспыхнула и загорелась. Спустя несколько минут от нее остался только отвратительный запах.
Охранник сказал приветливо:
– Хулиганишь?
– Нечего пялиться, – огрызнулась Бугго. – Я все еще капитан.
– Ага, – согласился охранник и отошел.
* * *
Сегодня Бугго впервые рассмотрела зал суда, куда ее привели под конвоем полтора часа спустя после пробуждения. От завтрака она отказалась, о чем впоследствии сильно пожалела, и у нее чуть кружилась голова, но именно вследствие этого все происходящее она воспринимала обостренно и преувеличенно ярко: галереи, нависающие над залом, набитые людьми, блики записывающей и увеличивающей аппаратуры, назойливо расписанные абстрактные узоры на стенах и несколько витражей. Полное отсутствие гармонии неприятно резало нервы. Казалось, мальчишки разбили здесь окна, а потом сами же и залепили их как попало, первым попавшимся стеклянным осколком.