* * *
Иза Таган получил приглашение на праздник в доме господина Рабоды по электронной почте. Уведомление пришло прямо на компьютер конторы.
Таган сидел в своей будке, высоко над вырубкой. Сквозь заплеванный дождями стеклопластик были видны криво обритые поляны. Обрубленные сучья лежали неопрятными кучами, и сквозь них проросла высокая трава – победительная, с красными пышными цветками. Дальше тянулся лес; синеватая в закатном свете листва спокойно отвечала прикосновениям вечернего ветра. Эти деревья будут срублены в следующем месяце. Таган отвел от них глаза.
За ровной полосой леса торчали две трубы – лесоперерабатывающий завод. Он находился на землях, которые некогда принадлежали отцу Тагана, но Иза настолько привык их видеть, что перестал вспоминать об этом.
Он выключил компьютер, сделал отметку в бумажном журнале об окончании рабочей смены и спустился вниз.
Люди кругом уже расходились по домам. Многие жили поблизости, в бараках, предпочитая возвращаться домой раз в году, на время отпуска. Некоторые выписали семьи к себе и развели настоящее хозяйство за коленкоровыми занавесками. Прямо на земляном полу, выросли, точно грибы, кривоногие плитки, расплодилась посуда, начались кипячения, стирки и тихий плач по ночам.
Иза жил в таком бараке, в лучшей комнате – угловой. Соседи были у него только справа и через коридор. Риха Рабода присылал ему книги прямо на компьютер конторы. Таган даже скопировал один или два текста себе на планшетку, а все остальные попросту стер. Он и эти-то два скопированных прочитать не мог. Иногда читывал газету. Ее, впрочем, читали все.
Опубликованный там информаторами совет не покупать сахар – подождать, пока ситуация изменится и цена стабилизируется, – широко обсуждался в бараке. Естественно, большинство идею не поддерживало – теоретически. Практически сахара в лесодобывающем поселке все равно не было.
Иза Таган в таких обсуждениях обычно не участвовал. Молча сидел в углу над стаканом с синтетическим пойлом, которое именовалось «горячительным». На него выдавался один жетон в конце смены. Вечерами на эти жетоны велась ожесточенная игра.
С адвокатом, которого застрелили прямо на пороге его собственного дома, Таган был едва знаком. Риха Рабода предпочитал не сводить между собой людей. Тем не менее двух мимолетных встреч Тагану хватило, чтобы запомнить этого человека: изящно одетого, оживленного, самодовольного. Когда он ушел, оставив в комнате запах очень дорогих благовоний, точно кокетливая женщина, желающая, чтобы о ней помнили, Иза Таган поморщился.
– Какой…
– Не ошибись, – быстро остановил его Риха Рабода. – Он нам помогает.
– Зачем?
И Таган пожал плечами.
– Затем, что это доставляет ему удовольствие, – сказал Риха Рабода. – Он умен, получил хорошее образование. Богат. Ему нравится испытывать чувство удовлетворенной справедливости.
Таган упрямо проговорил:
– Мне бы тоже оно понравилось, будь я богат и хорошо образован.
– Все впереди, – неопределенно пообещал Риха Рабода.
И тогда Иза Таган в первый и единственный раз вышел из себя. Он закричал:
– Не надо лгать, господин Рабода! Не надо! Все позади! По крайней мере, у меня! Теперь я понимаю, для чего нужна такая нелепость, как счастливое детство! Для того, чтобы человек успел побывать счастливым! Потому что потом у него все равно все отнимут… А ребенок может быть счастлив даже на помойке. У нас в бараках много счастливых детей. Они просто еще не знают, как им не повезло.
Рабода взял его за руки, потянул, заставляя сесть в кресло, потому что Иза Таган уже рвался к выходу.
– Ты неправ, – тихо сказал учитель. – С какого-то момента человек возвращается к первозданному, детскому состоянию… И лучше, чтобы это произошло как можно раньше.
– Впадает в старческое слабоумие, вы это хотели сказать, – огрызнулся Таган. Он вдруг почувствовал, что слабеет. У него больше не было сил ни злиться, ни сопротивляться. Ему хотелось выпить.
Риха Рабода сказал:
– Вот и хорошо. Я хотел угостить тебя настоящим вином. Мне как раз гость подарил. Тот, который так тебе не понравился.
И Таган, давясь, пил действительно хорошее вино, принесенное преуспевающим адвокатом, и с каждым глотком ему становилось все тяжелее. Наконец он кое-как распрощался с учителем и ушел.
И вот теперь адвокат мертв, его любовница, застрелившая его из ревности, сидит в тюрьме в ожидании приговора, а Иза Таган сейчас отправится к начальству и попросит три дня отпуска, чтобы съездить на встречу одноклассников, созываемую в честь десятилетия окончания школы.
Иза Таган надел свой лучший костюм и обнаружил, что эта одежда сидит на нем отвратительно. Как будто он украл ее. Она отказывалась облегать плечи, она торчала и топорщилась, она морщилась и мялась неуместными складками. Он несколько раз сердито одернул ее, обвязался поясом кое-как и сказал своему отражению в мутном зеркале – единственное на всех, оно висело у вахты барака:
– Попрощайся с дядей.
И чужой человек в зеркале криво повел плечами и скорчил неприятную гримасу.
Незнакомец с отвратительной плебейской походкой, чужак, забывший, что такое книги, мелкий конторский служащий, самая отвратительная порода людишек, – Иза Таган явился в изысканный дом Рихи Рабоды, когда там еще почти никого не было.
Ему открыл Гийан. Считалось, что Гийан живет у Рабоды в качестве прислуги. Отчасти так оно и было.
Гийан золотоволосый. Гийан в золотисто-зеленых просторных одеждах с незвенящими колокольчиками по всему подолу и рукавам. Гийан лукавый, с улыбкой, дремлющей в углах губ.
Иза надвинулся прямо на него, неуклюжий, хамоватый.
Гийан глянул на него с пониманием – но и это понимание было Тагану неприятно.
Гийан сказал:
– Ты сядь. Осмотрись пока, а я принесу тебе горячего. Хочешь – с настоящим медом? У нас даже это есть! Сахар-то мы не покупаем…
Иза Таган примерился к невысокому креслу и сумел расположиться в нем. А Гийан заскользил по полам, скрылся за дверью, вернулся с подносом, подкатил столик с ограждением в форме приподнятых, как бы готовых укусить, морских волн.
За ограждением, на гладкой столешнице, робко звякали стаканчики и кувшин.
Переход от убожества к роскоши воспринимался Таганом как нечто страшное. Его глаза, до сих пор заполненные видением тупых физиономий, убитых деревьев, грязного, рваного дыма на горизонте и кривобоких строений, отказывались от матовой бледности резной кости, от смуглой полировки благородной древесины, от мягких драпировок и пушистых подушек. Красивые вещи причиняли боль – такую сильную, что впору заломить руки и расчертить себе лицо ногтями.
Таган просто сидел и смотрел. Напиток остывал в кувшине, а Таган все не мог двинуться. То, что он видел, казалось несуществующим, нереальным. Его одноклассник Гийан молча сидел рядом, устроившись прямо на полу. Наконец они встретились глазами, и Гийан улыбнулся.