Игнатьев оторвал руки от лица и в бешенстве одарил пожилого следователя таким взглядом, что более впечатлительного человека со стула бы как ветром сдуло. Но Зосима Иванович вовремя остановил себя. С точки зрения этого следователя, все правильно. Он приехал черт знает откуда, какой-то двоюродный брат. Пожил неделю, а потом вышел погулять в разгар семейного торжества, заметьте. И тут в доме случился пожар. Причем такой, что не спасся ни один человек. Все правильно, он бы сам назвал в такой ситуации этого странного родственника первым подозреваемым.
— Хорошо, — сказал Игнатьев, скорее самому себе, чем следователю. — Простите, вы назвались, но я… из-за всего этого… не запомнил.
— Старший следователь Пугачев Иван Трофимович.
— Хорошо, Иван Трофимович, давайте работать. Мне можете верить, хотя мое поведение и может показаться вам странным. В доме был хозяин — Сергей Михайлович Никольченко. Он мне приходится двоюродным братом по линии матери. Еще там была его жена Галина Витальевна Сиротюк. Затем ее родители Виталий Иванович и Лидия Петровна. Младшая сестра Галины с дочкой. Сестру зовут… звали Ирина, дочку — Алена. Вот, собственно, и вся компания. Праздник там был семейный, годовщина свадьбы.
Игнатьеву хотелось задать несколько вопросов, но он мужественно держался, понимая, что сначала придется ответить на все вопросы следователя, а потом уж…
— И все, вы точно помните? — голос следователя звучал бесстрастно.
— Да, разумеется, а почему вы спрашиваете?
— Вы были сильно выпивши, Зосима Иванович?
— Нет, две рюмки водки за весь вечер. Простите, с восьми до… девяти или до половины десятого.
— Почему же вы не выпили больше? Казалось бы, семейный праздник, сидели по-родственному. Обычно во время таких гулянок алкоголь льется рекой. Может, вы испытывали какое-то чувство неприязни к кому-то из присутствующих, у вас не было настроения пить?
— Я вас понял, Иван Трофимович. Ничего такого не было. Это были прекрасные добрые люди, с которыми у меня сложились на всю жизнь превосходные отношения. Делить нам нечего и ссориться не из-за чего. А воздерживался я по простой причине. Я стал слишком много употреблять, вот и начинаю брать себя в руки, держаться, так сказать, в рамках. Кстати, по этой причине я и ушел раньше, чем кончилось застолье, чтобы не искушать себя. Сразу постараюсь предвосхитить парочку вопросов, которые вы захотите мне задать. Никакого намека на ссору в компании не было, неисправной электропроводки в доме тоже не было, потому что Никольченко все хозяйство содержал в полном порядке. Открытого огня никто не разжигал и не собирался.
Дальше пришлось рассказывать о Марине и об их отношениях. И о том, что ни у кого в поселке не было неприязненных отношений с хозяевами сгоревшего дома. Игнатьев решил уже, что допрос заканчивается, но следователь взялся за новую тему. Теперь она касалась самого Игнатьева, причин его приезда, обстоятельств увольнения из органов.
— Согласитесь, — попытался следователь говорить доверительно, — вы родились, выросли и всю жизнь прожили в Кабардино-Балкарии. Там вы работали, там у вас квартира, гараж, машина, друзья, знакомые. Иными словами — родные до боли места. И вы все бросаете и приезжаете сюда, в незнакомые для вас места, в поисках работы. Неужели там найти работу было бы сложнее?
— Это вы очень хорошо сказали, что места там родные до боли. Вот от этой боли я и убегал, если уж так выражаться. А здесь… здесь я хотел попытаться начать новую жизнь.
— Скажите, вас из органов внутренних дел уволили за какие-то нарушения или вы сами уволились?
— Пошлите запрос, и вам придет однозначный ответ, — отрезал Игнатьев, которому отношение к нему следователя давно перестало нравится. А уж такой поворот в теме и подавно.
— Мне бы хотелось услышать ответ из ваших уст. А запрос — это бездушная казенная бумажка.
— Послушайте, Иван Трофимович! — лицо Игнатьева стало наливаться кровью. — Если вы мне не верите, подозреваете меня в совершении преступления…
— Какого преступления? — сразу ухватился за фразу Пугачев. — О каком преступлении вам известно?
— Вы что, забыли, что я в прошлом майор полиции, что у меня за спиной десятки лет работы в органах? Что вы меня на словах ловите? Я уверен, что совершено преступление, что это не случайное возгорание. Я ума не приложу, кто и почему это совершил, нет у меня никаких версий относительно мотивов преступления, но это не несчастный случай. И там погибли близкие мне люди!
— Не надо истерик, майор, — строго сказал Пугачев. — Держите себя в руках. И еще. Извините, но мне придется вас пока задержать. Вы не новичок, сами понимаете, какие существуют правила. Вы не местный, живете черт знает где, здесь проездом. И вы очень важное звено на сегодняшний день.
— Хорошо, — устало кивнул Игнатьев. — Ответьте хоть на один вопрос: все погибли, живых не осталось?
Иван Трофимович посмотрел Игнатьеву в глаза и отрицательно покачал головой.
В камере дежурной части Управления, которая в обиходе называется обезьянником, Игнатьев, обессиленный, сел на лавку и снова сжал голову руками. Какой-то алкаш сунулся было за сигаретой, но нарвался на такой взгляд, что решил убраться в дальний угол. Игнатьев сидел и твердил про себя только одно: «Я найду их, Сережка, найду! Я клянусь тебе, что найду!»
Кадашкин сидел в своей машине посреди поля, свесив ноги из кабины, и слушал рассказ Черепанова. Сергей Сергеевич пожевывал травинку, смотрел на далекое облачко в небе и старался, чтобы никто не заметил, что его временами передергивает. Но дослушать надо. И надо потом вопросы задавать, лично убедиться, что точно никаких свидетелей не осталось. Еще лучше было бы вчера пойти с ребятками Черепанова, но… Кадашкин передернул плечами и поморщился.
— Что, Сергей Сергеевич? — поинтересовался Черепанов, который наблюдал за шефом и эту реакцию заметил. — Что-то не так?
— Мальца-то зачем было душить, девочку спящую ножом тыкать? Удовольствие, что ли, получаете?
Черепанов некоторое время презрительно смотрел на Кадашкина. Этот человек ему никогда не нравился. Это было давно, лет, наверное, пять назад. Тогда Остапенко сказал, что подчиняться он будет теперь вот этому человеку и выполнять все его приказы. Черепанову новый босс сразу не понравился. Причем всем: и какой-то неопрятной внешностью, и тем, что губы всегда мокрые от слюны. И тем, что когда говорит, то склоняет голову, как будто поглубже в глаза хочет заглянуть. В душу. Психолог хренов!
И сейчас Черепанов специально все рассказывал в красках о том, как они все-таки выследили Садовскую, как ему доложили, что она в доме этого бывшего мента, который теперь подвизался частным детективом. Как сам Кадашкин тогда испугался, что она все расскажет и этот Никольченко мгновенно подключит все свои связи. И как Кадашкин, брызгая слюной, велел тут же собирать всех бойцов, отправляться туда в поселок и вырезать всех, чтобы никаких свидетелей.