— На что она ему! — воскликнул егерь почти весело; он понял, что ему самому тут ничего не грозит, и от радости забылся настолько, что перебил короля. — Она у меня страшна как первородный грех. Да и мадам Ангелина все одно краше всех баб да девок в Суассоне!
Вряд ли бы мадам Ангелина оценила столь некуртуазный комплимент. Сир де Куси тоже его не оценил и сказал со своего места егерю несколько слов, от которых тот враз сошел с лица. Король этих слов, по счастью для сира де Куси, не расслышал.
— Все равно, — сказал Людовик. — Вообрази, будто твоя жена возбудила у сира де Куси то низкое чувство, что зовется в народе страстью. А может, он просто решил досадить тебе за то, что ты свидетельствуешь на суде против него.
Мысль эта егерю явно в голову не приходила. Он настороженно покосился на сира де Куси, бешено двигавшего усами. Потом снова посмотрел на короля и сказал:
— Нну…
— Вообразил? — терпеливо спросил Людовик. А когда Жеан Понфлю кивнул, продолжал: — Так вот сир де Куси говорит, что по праву твоего сеньора он разрывает ваш с нею союз, она более — не твоя жена, а немужняя женщина, и он берет ее к себе. Будет ли это преступление или закон?
— Еще какое преступление! — живо откликнулся егерь; сомнительные прелести его супружницы были ему, видать, все-таки дороги. — Мы ж в церкви Господней венчаны — как же ему нас развесть?
— Но он говорит, что может. Он не дает тебе обратиться к святому отцу, узнать, возможно ли, чтобы сеньор поступал с вассалом подобным образом. Он не позволяет тебе искать защиты у короля. Он просто отнимает твою жену и говорит, что таково его сеньоральное право. Я снова спрашиваю тебя, Жеан Понфлю: право это его или преступление?
Он говорил немного пылко, немного более увлеченного, чем следовало беспристрастному судье. Кто-то, может быть, втихую упрекал его за это — но только не Жуанвиль, стоящий в десяти шагах от короля и ловивший каждое его слово. Людовик, может, и хотел бы судить иначе, но не мог. Иначе он просто не умел.
— Как есть преступление, — уверенно ответил егерь на вопрос короля, и тот улыбнулся иронично, почти лукаво.
— Да ну? А сир де Куси говорит — право.
Егерь ушел от суда, сбитый с толку, почесывая в затылке и оглядываясь на своего сеньора с явно возросшей неприязнью. Наблюдая за ним, Жуанвиль с невольной улыбкой подумал, что тот теперь станет больше ревновать свою жену и менее рьяно отстаивать своеволие своего сеньора.
Этот свидетель был последним; все слушанье целиком заняло не более часа. Когда место перед королевским креслом очистилось, король встал. Те, кто присели на корточки или прислонялись к деревьям, тоже поспешно встали.
— Мне жаль, — сказал Людовик, — что мы не можем заслушать главных свидетелей — жертв, убитых три недели тому назад и лишь недавно упокоившихся телами в могилах. Телами — ибо души их не знают покоя. Суд этот имел целью своей установить, было ли преступление, или сир де Куси, казня браконьеров на своей земле, поступил честно. Ибо, действительно, есть закон, вменяющий браконьеру смерть. Но, спрашивая, было ли совершено сиром де Куси убийство, мы прежде должны спросить: было ли совершенно тремя фландрскими юношами браконьерство? Выслушав свидетелей, на второй вопрос я отвечаю: нет. На первый вопрос я отвечаю: да.
— Они стреляли кроликов в моем лесу! В моем! Лесу! — в бешенстве заорал де Куси, брызжа слюной и рвясь из своих кандалов — стражники едва его удерживали. — Мне плевать, что там лепечет этот аббатишка и эти трусы, которых я имел дурость взять в егеря, — те трое щенков стреляли мою дичь в моем лесу!
— Ты не озаботился выяснить это с определенностью и доказать их вину, прежде чем совершать казнь, — отрывисто сказал Людовик. — Умерщвление без вины — есть убийство. Вина же может быть доказана лишь через суд. Ты повинен не в том, что защищал свои владения, а в том, что, делая это, пренебрег законом, установленным мной на моей земле. Твое право, право сира де Куси, — казнить невинных и брать жен своих вассалов. Мое право, право Людовика, — судить и карать тебя за это. Я присуждаю: виновен!
Толпа разразилась приветственными криками. Никто не сомневался, что вердикт будет таков; дело стояло лишь за наказанием, но все равно находились маловерные, полагавшие, что беспутный сир де Куси сумеет откупиться от суда. Они не знали, что откупиться от короля Людовика было не проще, чем откупиться от вечного, еще более грозного судьи.
— Кара твоя, сир де Куси, будет соразмерна твоему преступлению, — продолжал король, и на толпу обрушилась тишина. Несколько мгновений ее нарушило лишь пение птиц и шелест ветвей Венсеннского дуба. — Ты лютой и бесчестной смертью покарал тех, в ком не было вины; и не могу теперь я, видя безоговорочную вину в тебе, покарать тебя меньше. Сердце мое не радо этому правосудию, ибо ты дворянин; но единый для всех закон мне дороже твоей чести. Ты будешь повешен на суку, здесь, немедля, без отсрочки и права прошения о помиловании, ибо ты не дал отсрочки фландрским юношам, а их мольбы о прощении оставили тебя глухим. Пожинай то, что посеял. Суд окончен.
— Милости! — тонко и растерянно выкрикнул кто-то из толпы, оглушенной приговором. Только этот-то одинокий крик и выдал всеобщее чувство — народ был так потрясен, что не мог даже привычным шумом выразить свое недоумение. Повесить благородного сира? Дворянина? На суку?! Всего лишь за то, что сам он вешал на суку бедных, безродных, беззащитных… Неслыханно! Непостижимо! Невозможно.
— Милости! Сир, ваше величество, милости! — на разные голоса повторяли бароны, еще сильнее черни потрясенные произошедшим. Некоторые из них даже пытались хватать короля за край мантии, когда он проходил мимо, но коннетабль отталкивал тупым концом пики наиболее рьяных. Король шел размашистым, быстрым военным шагом, не сбавив его, даже когда проходил мимо сира де Куси, кулем обвисшего меж стражей и только безмолвно, как выброшенная на берег рыба, таращившегося на Людовика.
Дойдя до своего коня, король сел в седло и смотрел, как приводится в исполнение его приговор. Многие отвели глаза, Жуанвиль в том числе, — но только не Людовик. Скрипнула ветка, загромыхали цепи, предсмертный хрип, исполненный удивления больше, чем боли, оборвался, когда с хрустом переломилась шея. Жуанвиль наконец смог поднять взгляд, сира де Куси не было больше — был лишь труп, болтавшийся на суку.
— Подготовьте к вечеру указ, — сказал Людовик, — запрещающий вершить суды всякому, кто не облечен такой властью моим словом и не обладает званием королевского бальи. Пора положить конец подобным смертям.
Последние слова он сказал печально, и непонятно было, о каких смертях говорит он — о той, за которые только что покарал, или же о той, к которой приговорил сейчас сам.
Указ, о котором сказал король, действительно был подготовлен вскоре и в считанные недели облетел весь королевский домен. Никто теперь не мог быть казнен без королевского уполномоченного суда. Что, бесспорно, ощутимо прибавило городским бальи работы и ощутимо убавило ее егерям.
Также следствием того утра в Венсенне стало множество проигранных пари. Все ставили на обвинительный приговор, и никто не ставил на приговор к смерти. Оттого многие сердились на короля за то, что он предпочел милосердию справедливость.