Адриан завернул за этот поворот, вылетел из-за него — и замер, потому что теперь ноги не несли и не слабли — они вовсе отказали ему, совсем.
Посреди дороги он увидел леди Алекзайн.
Она сидела верхом на огромном вороном жеребце, раздувавшем тёмные ноздри и задиравшем верхнюю губу в страшном оскале, и ветер трепал её распущенные волосы, мешая рыжие пряди с чёрными. Только это — то, как путались и сплетались эти пряди, то, что он уже видел раньше, как они сплетаются под пальцами ветра, — заставило Адриана поверить, что она не дух и не видение. Но именно на видение она была похожа больше всего, бледная, прекрасная и ужасная, как один из его снов, от которых он просыпался весь в поту и которые никогда не мог запомнить. Короткие перчатки для верховой езды оставляли обнажёнными её запястья.
— В кусты, — коротко сказала Алекзайн. И, когда Адриан не двинулся с места, резко крикнула и вонзила шпоры в лоснящиеся здоровой шерстью бока коня. Вороной издал яростное ржание и поднялся на дыбы. Адриан долю мгновения смотрел на огромные чёрные копыта, вздымающиеся в небо перед его лицом, потом бросился на землю и, сам не помня как, кубарем вкатился в заросли кустарника, растущие вдоль дороги. Там рухнул ничком, услышал треск и почувствовал, как больно хлестнула сзади по шее обломившаяся ветка. Тяжело дыша, Адриан развернулся, обдирая руки о колючки — его занесло в заросли дикой малины. Да уж, повезло так повезло… Он услышал топот и крики совсем близко и бросился в траву, замерев и почти не дыша. Заросли были достаточно густыми, чтобы скрыть его, но, как Адриан понял с запоздалым ужасом, внимательный глаз сразу заметит место, в котором он проломил сцепившиеся ветви кустарника. От этой мысли ему захотелось завопить, он задрожал, но неимоверным усилием заставил себя успокоиться — трясущийся у обочины куст уж точно вызвал бы серьёзные подозрения.
А так у него пока что был шанс. Крохотный, но был.
— Смотрите, куда идёте! Смерды…
Злобные нетерпеливые вопли, которыми обменивались преследователи Адриана, смолкли, пресечённые этим гневным окриком.
— Да какого хре… — в ярости начал кто-то — и подавился ругательством.
Адриан не видел их: сквозь зелёную завесу листвы маячил лишь круп вороного. Адриан отрешённо отметил, что некоторые листки на кусте пожелтели и свернулись по краям. И подумал, что, случись всё это хоть несколькими неделями позже, придорожные кусты не спасли бы его. И Алекзайн бы не спасла.
Но теперь она стояла посреди дороги, её чудовищный жеребец всхрапывал, загребая передним копытом, а преследователи Адриана стояли и смотрели на неё. Молча. Онемев. Адриан знал, что они испытывают в этот миг.
— Досточтимая… гхм… мнэ-э… миледи, — с поразительной учтивостью произнёс тот самый голос, который пять минут назад обещал переломать Адриану ноги, если он поднимет крик. — Прощу простить нас, мы торопимся…
— Это повод кидаться под копыта моему коню? Или вы торопитесь на свидание с Мологом?
Один из преследователей торопливо забормотал под нос экзорцизм. И немудрено — Адриан никогда не слышал, чтобы кто-нибудь произнес имя дьявола так ровно и равнодушно, как это сделала леди Алекзайн.
А впрочем, вспомнил он, чего ей его бояться. Она же была жрицей Яноны, любимой дочери Черноголового…
И впервые Адриан подумал, а не стоит ли ему бояться её.
— Простите, миледи, — всё так же учтиво ответил наёмник. — Мы гонимся за мальчишкой, который только что свернул сюда. Вы, часом, не видали его?
— Видела, конечно, — презрительно ответила Алекзайн, и у Адриана волосы встали дыбом. — Я же не слепая. Он выскочил из-за угла, ровно как вы, под ноги моему коню. Тоже, видать, торопился к Мологу. Но испугался лошади и бросился в кусты, вон туда.
Он видел, почти видел, как она махнула рукой, тонкой, в короткой перчатке, обнажавшей её белое запястье… И впрямь, с чего он взял, что она спасёт его и на этот раз? Ведь он бросил её. Сбежал от неё. Предал клятву, которую ей дал. И теперь она имеет полное право отплатить ему тем же…
— Благодарю, досточтимая леди.
Он услышал приближающиеся шаги и уже готовился сорваться с места и очертя голову ринуться в лес, когда преследовавшие приблизились и… миновали это место.
Адриан лежал, вжавшись в землю и боясь вдохнуть, и слушал, как наёмники ломятся через кусты в дюжине ярдов от того места, где он лежал, — слушал, сжавшись в комок и стуча зубами. Так громко стуча, что сам диву давался — как они могут его не заметить?!
— Эгей, гляди, тут вон вроде протоптано!
Они его не заметили.
Они продрались сквозь малинник, там, где недавно, видимо, пробирался какой-то зверь, и Адриан слышал, как они чертыхаются. Когда голоса немного отдалились, он услышал негромкий голос Алекзайн:
— Выходи.
Он не вышел — выполз, всё ещё боясь вздохнуть. Посмотрел на неё снизу вверх остановившимися от неверия и дикого облегчения глазами.
Она не ответила на взгляд. Сказала:
— Забирайся.
И коротко кивнула себе за плечо. Но не подала ему руки.
Адриан кое-как вскарабкался в седло — и она рванула в галоп прежде, чем он успел усесться как следует. Адриан охнул и ухватился за её плечи, её узкие хрупкие плечи, путаясь пальцами в её волосах. У него перехватило дух — от собственной дерзости, от близости её тела, от прикосновения её волос, которые ветер швырял ему в лицо, от бешеной скачки, от чувства полной нереальности происходящего.
— Держись за мой пояс, — сказала Алекзайн, и голос её звучал глухо, перекрываемый ветром, бившим им в лица. — И крепче держись.
Он обхватил её талию. И подумал, что если сейчас не свалится с коня замертво, то всю будущую ночь простоит на коленях, благодаря Милосердного Гвидре за такую милость.
Снова стало накрапывать. Серые поля, окутанные мглой, со свистом проносились мимо.
Дождь перестал к ночи. Алекзайн как будто ждала именно этого, наказывала его и себя бешеной скачкой по непогоде, — но теперь непогода кончилось, и наказание тоже.
— Слезай.
Адриан поспешно спешился и смотрел, как спешивается она.
— Собери дров. Разведи огонь.
Она говорила с ним холодно и равнодушно, так, словно он был временным слугой, нанятым на постоялом дворе. «Почему она одна?» — подумал Адриан. Почему путешествует верхом, а не в карете, без сопровождения, без охраны? Ведь это может быть опасно для неё.
Он думал об этом, разгребая завалы влажной листвы в поисках не слишком сырых веток, и в этих мыслях не было тревоги за неё — была, скорее, тревога из-за неё. Отчего-то он был уверен, что она не стала бы рисковать собой понапрасну — а значит, и не рисковала. Он должен был радоваться этому, ведь это означало, что, пока он с ней, он тоже в безопасности…
Но он не чувствовал себя в безопасности.