Вернувшись с куцей охапкой сырых дров, Адриан увидел, что Алекзайн всё так же стоит у дороги, держа в поводу своего жуткого жеребца. Тот ничуть не утомился от скачки и рвался её продолжить, фыркая, загребая копытом и вращая налитыми кровью глазами. Адриан смотрел на него в страхе, не признаваясь себе, что предпочитает смотреть скорее на это чудовище, чем на его хозяйку.
— Разведи огонь и займись моим конём.
Он сделал всё, как она сказала. Хотя едва не умер от страха, вычищая круп вороного и каждое мгновение ожидая, что этот круп вильнёт в сторону и громадное чёрное копыто долбанёт его в грудь. Но жеребец вытерпел заботу, хотя и недовольно фыркал от его робких прикосновений. Замирая от ужаса и непрестанно молясь про себя Милосердному Гвидре, Адриан стреножил коня и, произведя эту смертельно опасную для себя процедуру, оставил пастись. И только тогда утёр выступивший на лбу пот. Ночной ветер пробирал до костей, от промозглого воздуха кожа как будто съеживалась под липнущей к телу влажной одеждой. Адриан посмотрел на яркое в сумерках пламя костра, на миг ощутив гордость, что всё-таки умудрился его развести — и подумал, что Том, может быть, похвалил бы его за это…
С этой мыслью пришло отчаяние. Такое же сильное, как несколько дней назад на тинге, когда он хотел броситься к Анастасу и Том сказал ему: «Нет». Такое же, а может, и ещё большее. Хотя тогда он думал, что хуже быть уже просто не может.
— Подойди, — сказал из темноты голос Алекзайн.
Ему не хотелось — даже тепло костра не манило его. Он знал, что у огня будет холодно — холоднее, чем здесь, на обочине тракта, на пронизывающем ветру. Но подошёл — и остановился. Алекзайн не предложила ему сесть. Она сидела у огня, держа спину прямой и обхватив правой рукой согнутое колено. Она была в мужском костюме для верховой езды, он невероятно шёл ей, особенно сейчас, когда она вымокла под дождём и ткань облепила её точёную фигуру. Любой жрец любого бога проклял бы её, если бы увидел. Адриан внезапно понял, почему онемели гнавшиеся за ним наёмники, когда увидели её. Тогда он об этом не подумал — потому что сам-то немел при виде неё всегда, вне зависимости от того, что было на ней надето… и было ли надето вообще.
— Сядь.
Он сел.
Она очень долго молчала. Они сидели рядом на обочине дороги у огня, не ели, не сушили одежду — словно ждали кого-то. Один раз мимо них галопом пронёсся всадник, и Адриан порывисто обернулся, но конник даже не обратил внимания на их костёр.
— Ты бросил меня, — сказала Алекзайн.
Он отвернулся, не зная, что ответить.
— Ты обещал, что сделаешь для меня это. Ты поклялся мне. Ты обманул меня, Адриан Эвентри?
— Нет, — ответил он.
Она удовлетворённо кивнула.
Адриан наконец посмотрел ей в лицо — и уже не смог отвести глаз. Он впервые подумал, что было что-то неправильное, что-то пугающее в том, как она действует на него. В том, как притягивает взгляд, в том, что он чувствует, глядя на эти алебастрово-белые, заострённые скулы, на тёмные круги под глазами — они никуда не делись, напротив, стали ещё больше и глубже, а может, это была лишь игра тени и света, отбрасываемого огнём на её лицо. Её влажные после дождя волосы слегка завились на концах. Адриан вспомнил слова Тома о них, о том, что она, должно быть, красит их. И в тот же миг совершенно ясно увидел в её волосах седину — длинную, тонкую белую прядь, спускавшуюся с виска.
Он вдруг ощутил что-то неизъяснимо и неизбежно правильное в том, что она сидит здесь с ним, сейчас, и в том, как и что она говорит. Это было то, от чего он не мог избавиться, так же, как и от своего проклятого дара, в который всё ещё не верил до конца.
И, подумав об этом, Адриан задал себе вопрос — а человек ли она?
— Я сказала, чтобы ты забыл о своём клане, — сказала женщина по имени Алекзайн в полной тишине, прерываемой лишь треском огня и шумом ветвей вокруг них.
— Простите, миледи. Я не смог.
— Да. Это правильно. Я ошибалась.
Он смотрел на неё широко раскрытыми глазами.
— Ошибались?..
— Когда я говорила тебе это, твой клан ещё не значил так много. Совсем ничего не значил. Но теперь всё изменится.
Всё изменится… да, Том тоже так сказал. И именно поэтому тоже переменил своё решение. Они оба так быстро и часто меняли свои решения! И в придачу хотели от него разного, порой — противоположного… Адриану невыносимо захотелось оказаться как можно дальше отсюда, как можно дальше от них обоих.
— Теперь твой брат поведёт свободные кланы против Одвеллов, — сказала Алекзайн и, подтянув к груди второе колено, положила на него подбородок. Это был такой простой и будничный, такой домашний жест, что Адриан ощутил невыносимое чувство вины за те холодные и жестокие мысли, что пронеслись в его голове за последнюю минуту. — И Фосиган, конечно, не останется от этого в стороне. Теперь твой клан станет центром мира. А тебе проще всего будет начать именно из центра.
— Начать?.. — переспросил он, снова не понимая, о чём она говорит, так просто говорит, словно это была самая очевидная вещь на свете.
— Да, начать. Ты ведь не забыл о чёрной оспе?
Забыл ли он?
— Нет, — он подумал это и сказал вслух одновременно. А может, просто подумал, но она услышала. Том говорил, она умеет слышать и чувствовать таких, как он…
Алекзайн протянула к нему руку над огнём и прикоснулась к его лицу кончиками пальцев. Он закрыл глаза, пытаясь не отшатнуться от этого прикосновения — и не схватить эту руку, не сжать, не прижать к губам эту ладонь. Он ни за что не смог бы ответить, какой из этих двух порывов был в нём сильнее.
— Ты должен проникнуть в Сотелсхейм, Адриан. Помнишь? В самое сердце Бертана. Ты должен подняться очень высоко. Должен заставить конунга дать тебе корабли. И воинов. И пойти на восток, и вырезать всю эту гнилостную мразь, пока она не привезла к нам смерть.
— Мы именно туда и ехали, — прошептал Адриан, не открывая глаз. — В Сотелсхейм.
И почувствовал, что её пальцы, прикасавшиеся к его щеке, как будто стали ещё холоднее.
— Туда? Возможно. Но он вёз тебя туда, чтобы спрятать от тебя самого. Он знает, как хорошо для этого подходят большие города. — Адриан ничего не сказал, и она добавила немного мягче: — Важно не место, Адриан. Важна цель, с которой ты в него направляешься. И то, что происходит там… то, что ты заставишь там произойти.
Его пугало, когда она так говорила. И он сказал — инстинктивно сказал то, что, он знал, разъярит её и заставит говорить о другом.
— Я хотел бы… я хотел бы сперва вернуться. Туда, где мы с Томом… где меня… ну, в общем, на тот постоялый двор.
Она убрала руку от его лица. И спросила:
— Зачем?
Не гневно — но холод и раздражение, звучавшие в её голосе, пугали сильнее, чем гнев. Она знала, что делает, зачем оказалась здесь, она ничего не боится и убеждена, что Адриан поступит так, как она прикажет. Что он принадлежит ей.