Они называли это свободой и съехались в Эвентри послушать того, кто понимал её иначе.
На сей раз тинг проходил не в тайне, а открыто, и в распоряжении склочных бондов оказался не забытый богами хлев в чистом поле, а просторный пиршественный зал — тот самый, в котором умерли Ричард Эвентри, Рейнальд Одвелл и его отец лорд Дэйгон. Последний — менее месяца назад. Мысль эта странно отзывалась в буйных головах собравшихся: кто оглядывал зал с опаской, кто — с удовлетворением, кто — с плохо осознаваемым, смутным предчувствием дурного. Бонды прибыли на тинг в сопровождении своих людей — каждый привёл не менее десятка, — и хотя присягнули, по обычаю, не обнажать клинка на собрании, многие, прежде чем сесть, проверили, легко ли выходит меч из ножен. Все они были на тинге Сафларе и все помнили, чем он едва не закончился. Впрочем, теперь вероломный Одвелл отправился к Мологу, а тот, кто созвал их, называется именам человека, которого они могли бы упрекнуть в чём угодно, только не в отсутствии чести.
Собственно, всех снедало любопытство — кто же их созвал? Когда в зал вошёл человек в белом и красном, жадные взгляды немедленно обратились к нему — и по толпе пронёсся вздох удивлённого разочарования. Это не был Анастас Эвентри, вернувшийся хоть из-за моря, хоть из-за последней черты. К бондам вышел юноша с суровыми чертами лица, коротко стриженный, плечистый, со светлыми глазами, выражавшими скорее упрямую решимость, чем не по годам глубокую мудрость. Никто из присутствующих его не знал. Никто, кроме Виго Блейданса — ныне, после смерти своего дяди и кузена, главы клана Блейданс.
На нынешнем тинге он был распорядителем, он-то и назвал бондам имя этого человека.
Бертран Эвентри! Так вот оно что! Самый младший из сыновей лорда Ричарда, малышом увезённый в далёкий монастырь — о нём все и думать забыли. А малыш-то подрос, возмужал, и на уме у него, похоже, одна только кровная месть. Что ж, это можно было понять. Это даже вызывало симпатию лордов, всю жизнь только и делавших, что баловавшихся кровной местью и не знавших, не желавших знать других забот. Но почему он назвался именем своего славного брата? Потому, пояснил Бертан Эвентри негромким, хрипловатым от плохо скрываемого волнения голосом, что это имя он принял, отдавая свою жизнь Дирху-Меченосцу, и теперь он — брат Анастас. А, так он монах? И всё, что он делает, — выполнение обета? Бонды кивали, другие хмыкали и кривились, осуждая такую одержимость, третьи возмущённо переглядывались: и что, нас созвали сюда, чтоб мы снова выслушивали бредни мальчишки, помешанного на личной вражде и вознамерившегося втянуть в неё нас? Ну уж нет! Мы теперь учёные!
Получив ответ на главную, как им мнилось, загадку тинга, бонды наконец справились с подозрительностью, и уже через четверть часа после того, как прогремел сигнальный гонг, привычно орали, перебивали друг друга, и колотили кружками по столешнице, выражая презрение к говорящему. Виго Блейданс тщетно пытался призвать к порядку.
— Тише, благородные лорды, будьте любезны тише, так мы вовек не договоримся!
— А что говорить-то? — крякнул со своего места престарелый лорд Флейн. Он снова был здесь, хотя не менее половины глав кланов со времён последнего тинга успели смениться — а Флейн всё так же сидел в дальнем конце стола, во главе, на правах старейшего из предводителей свободных кланов. Ему было восемьдесят два года, но голос его по-прежнему перекрывал галдёж молодых и сильных лордов. — Что говорить, когда и так ясно, что Эвентри снова вздумали поиграть с нами в ту же игру. Да только я, мои лорды, стар, стар уже для этих игр, пора бы и отдохнуть…
— Чего приехал тогда? — рявкнул с другого конца стола его недруг — тот самый, что огрызался ему и на прошлом тинге. — Так бы и отсиживал свою старую задницу, а то, глядишь, приподнимешь её — и песочек посыплется!
— Приехал, ибо разума как не было у вас, благородные мои лорды, так и нет, — ответил Флейн и для пущей наглядности выразительно постучал ложкой по лбу сидящего с ним рядом юного Тартайла. Тот, охнув, схватился за лоб и уставился на старика с возмущением и обидой. — Надо же, чтоб хоть кто-то вас вовремя вразумлял, пока снова не наделали бед.
— Ты, старый хрыч, первым пошёл за Анастасом Эвентри в прошлый раз, — вставил лорд Вилзинг, и бонды, тоже припомнив, обвиняюще загалдели. — Не тебе теперь нас дураками называть!
— Пошёл, — не стал отпираться Флейн. — Потому что этот мальчик был единственным, кому от вас, дурачья, ничего не было надо. Он единственный смог вас заставить присмиреть и не орать без толку, но хоть что-то сделать ради сохранения ваших шкур.
— Э-эй, лорд Даррен, помнится мне, на тинге Сафларе вы иные речи вели, — протянул лорд Ролентри; он сильно постарел и за прошедшие годы лишился глаза из-за катаракты, но давнего своего соперничества с Флейном не забыл — как такое забыть?
— То было на тинге. После лорд Анастас показал себя славным, умелым и мудрым воином. Он бы приструнил Одвелла, а там, глядишь, и за Фосигана бы взялся, кабы не пропал. А вам, пёсьей своре, только того и довольно было — вмиг в разные стороны прыснули.
— Что ж ты сам нас не повёл, раз такой башковитый?
Флейн прищурился:
— А вы бы пошли?
И снова бонды сорвались в гвалт и ор. Нет, они бы не пошли. «Они и за мной не пойдут», — думал Бертран, беспомощно оглядывая сильных, свирепых, закалённых в битвах мужчин, которые не могли толком обуздать ни силу свою, ни свирепость. Лорд Флейн умел складно говорить, но за долгую жизнь нажил себе слишком много врагов, чтобы к нему могло прислушаться большинство; лорд Ролентри был спокойнее нравом, но не так убедителен; остальные же умели только кричать да колотить кружками, не слушая увещеваний Виго Блейданса, призывавшего вспомнить о чести, доблести и благородстве. Виго Блейданс был среди всех них, пожалуй, единственным, кто вправду нравился Бертрану и кому он мог доверять. «Пустая затея», — думал он угрюмо, сидя в кресле во главе стола и переводя взгляд от одного перекошенного злостью лица на другое. Он уже не разбирал толком, что они кричат. Он не понимал даже, зачем всё это. Они не помогут, он знал это заранее. Ведь когда он писал им несколько месяцев назад, никто не ответил ему, кроме Виго.
Стоял погожий осенний день, солнце, проникая в прорези окон, озаряло лужицы разлитого вина и лица, полные досады и гнева. Совет зашёл в тупик — уже никто никого не слушал, кое-кто, плюнув, стал подниматься, чтобы уйти. И тут ударил гонг — с такой силой, что на миг оглушил собравшихся, и они умолкли в недоумении, обернувшись на двери в поисках того, чьё появление требовало столь громогласного оглашения.
Увидев его, все немедленно смолкли.
В зал вошёл ещё один человек в белом и красном — но это был не слуга лорда Бертрана. У него были пшеничные волосы и светло-голубые глаза Эвентри, и лицо его, черты которого во многих отозвались смутной тенью узнавания, было совершенно спокойно. Он прошёл мимо Виго Блейданса, стоявшего у гонга с молотом, взглянул ему в глаза и коротко кивнул, не замедляя шаг. По тингу прошёлся ропот — вновьприбывшему, кем бы он ни был, полагалось остановиться в пяти шагах от стола, отвесить собранию поклон, назваться и испросить соизволения присоединиться. Однако был это вовсе не тот ропот, которого можно было ожидать от буйных бондов.