— Томас…
— Молчи. На следующий день родители отвели ее к врачу.
— Зачем? Беа больна?
— Тобою больна, идиот. Моя сестра беременна. Не вздумай сказать, что ты этого не знал.
У меня задрожали губы. Внезапный холод охватил мое тело, глаза заволокло пеленой, голос пропал. Ноги не слушались меня, но я кое-как поплелся к выходу, однако Томас схватил меня за плечо и отшвырнул к стене.
— Что ты с ней сделал?!
— Томас, я…
От злости у него побелели глаза. Первый удар пришелся на область солнечного сплетения. Я задохнулся от боли. Мои колени подкосились, и я сполз по стене на пол. Огромная ручища железной хваткой сдавила мне горло и рывком подняла на ноги, впечатав в стену.
— Что ты с ней сделал, сукин сын?!
Я попытался высвободиться, но тут же получил сильный удар кулаком в лицо. У меня потемнело в глазах, голова раскалывалась от страшной боли. Я рухнул на кафельный пол коридора. Тогда Томас, не дав мне опомниться, схватил меня за воротник пальто и, протащив по полу до прихожей, вышвырнул на лестницу, как мешок мусора.
— Если с Беа что-нибудь случилось, клянусь, я убью тебя! — прорычал он с порога.
Я приподнялся на колени, пытаясь перевести дыхание. Дверь в квартиру с треском захлопнулась, и я остался в полной темноте. Резкая колющая боль прошила затылок и левое ухо. Поморщившись, я поднес руку к голове и ощутил под пальцами теплую липкую жидкость. Кровь. Я хотел встать на ноги, но не смог разогнуться, мышцы живота сводило огненной судорогой, а желудок выворачивало наизнанку. Я сполз вниз по лестнице, прямо под ноги дону Сатурно, который, увидев меня, только покачал головой.
— Зайдите-ка на минутку, вам нужно привести себя в порядок…
Я помотал головой, прижимая руки к животу и чувствуя, как слева голова у меня бешено пульсирует, словно там вот-вот лопнут кровеносные сосуды.
— Да у вас кровь идет! — обеспокоенно сказал дон Сатурно.
— Не в первый раз.
— Продолжайте в том же духе, и рано или поздно подобное с вами уже не случится. Давайте-ка заходите, я позвоню доктору.
Но я уже добрался до двери и, с трудом передвигая ноги, вышел на улицу, избавившись наконец от назойливой любезности консьержа. Снегопад усилился, и тротуары были покрыты густой белой пеленой. Ледяной ветер пронизывал меня насквозь, обжигая своим дыханием рану, из которой сочилась кровь и заливала мне глаза. Я плакал, сам не зная почему: то ли от боли, то ли от ярости, то ли от страха. Снежные вихри в молчаливом безразличии уносили прочь мои трусливые рыдания, и я медленно брел, растворяясь в облаке белой пыли, — очередная тень, оставляющая следы на белой перхоти Бога.
Я уже подходил к перекрестку улицы Бальмес, когда заметил, что вдоль тротуара за мной медленно едет машина. Головная боль сменилась сильным головокружением, и я едва шел, шатаясь, как пьяный, опираясь рукой о стены. Машина остановилась, из нее вышли двое мужчин. В ушах у меня стоял звон, и я уже не слышал ни шума мотора, ни криков тех двоих в черном, которые подхватили меня под руки с двух сторон и поволокли к машине. Я упал на заднее сиденье, голова все кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Свет то появлялся, то исчезал, ослепляя меня яркими волнами. Я почувствовал, что автомобиль движется. Чьи-то руки ощупали мое лицо, голову, ребра. Наткнувшись на рукопись Нурии Монфорт в кармане пальто, один из мужчин вытащил ее. Непослушными руками я попытался остановить его. Второй человек наклонился ко мне, я понимал, что он мне что-то говорит, но не слышал слов, ощущая только его дыхание на своем лице. Я решил, что сейчас увижу торжествующую физиономию Фумеро и почувствую острое лезвие ножа, приставленного к горлу. Кто-то внимательно посмотрел мне в глаза, и, прежде чем сознание покинуло меня, я узнал усталую щербатую улыбку Фермина Ромеро де Торреса.
Я очнулся весь в поту. Чьи-то руки с силой удерживали меня за плечи, укладывая обратно на раскладушку, вокруг которой, как мне показалось, стояли зажженные свечи, как во время заупокойного бдения. Я увидел лицо Фермина. Он улыбался, но даже в полном бреду я заметил, как он встревожен. Рядом с Фермином стоял дон Федерико Флавиа, часовщик.
— Кажется, он уже приходит в себя, Фермин, — сказал дон Федерико. — Что скажете, если я приготовлю ему чашку горячего бульона, чтобы восстановить силы?
— Вреда не будет. И уж заодно не сочтите за труд навернуть и мне пару бутербродиков с чем найдется. Из-за всех этих напастей я проголодался как собака.
Дон Федерико с готовностью направился к двери, оставив нас одних.
— Где мы, Фермин?
— В надежном месте. Точнее, мы находимся в одной маленькой квартире в новом квартале, принадлежащей добрым друзьям сеньора Флавиа, которому мы обязаны жизнью и не только ею. Многие сплетники назвали бы эту квартиру холостяцкой берлогой, но для нас это святое место.
Я попытался приподняться. Пульсирующая боль в ухе стала нестерпимой.
— Я останусь глухим?
— Глухим не глухим, но наполовину дауном вы и впрямь едва не стали. Этот бесноватый сеньор Агилар вам чуть не оставил от мозгов мокрое место.
— Это не сеньор Агилар меня избил, а Томас.
— Томас? Ваш друг-изобретатель?
Я кивнул.
— И что же вы такого натворили?
— Беа ушла из дома… — начал я. Фермин нахмурился.
— Продолжайте.
— Она беременна.
Фермин смотрел на меня, как громом пораженный. Его лицо вдруг приняло непроницаемое, суровое выражение.
— Ради бога, Фермин, не смотрите на меня так!
— А что вы хотите, чтобы я сделал? Предложил вам сигару?
Я попытался встать, но сильная боль и Фермин помешали мне.
— Я должен ее найти, Фермин.
— Спокойно, спокойно, не горячитесь. Сейчас вы не в состоянии никуда идти. Скажите мне, где девушка, и я приведу ее.
— Я не знаю, где она.
— Не могли бы вы немножко поконкретнее…
В дверях показался дон Федерико с чашкой дымящегося бульона в руках. Он тепло мне улыбнулся.
— Как ты себя чувствуешь, Даниель?
— Спасибо, дон Федерико, мне уже гораздо лучше.
— Выпей-ка эти таблетки с бульоном.
Они с Фермином переглянулись, и тот кивнул.
— Это снимет боль.
Я проглотил таблетки, запив их бульоном, у которого был терпкий привкус хереса. Дон Федерико вышел из комнаты, тактично прикрыв за собой дверь. Только сейчас я заметил, что на коленях у Фермина лежит рукопись Нурии Монфорт. Часы на туалетном столике показывали час. «Час дня», — предположил я.