Луис склонил голову.

Стилиана откинулась на спинку дивана.

— Ну, мои дорогие, я и без того задержала вас. Госпожа Бе­атрис, жду тебя на следующей неделе, обязательно заходи. У ме­ня собирается небольшой кружок, мы читаем Библию — са­мое подходящее место, чтобы узнать все дворцовые сплетни.

Беатрис поблагодарила госпожу. Луис поднялся, не зная, куда девать свой бокал. Беатрис забрала его и поставила на маленький столик. Затем повела его к выходу. Евнух распах­нул перед ними двери, и супруги вышли. Их слуга ждал сна­ружи.

Луис не знал пока, как ему спастись от всех опасностей, надвигающихся на него. Поэтому сосредоточился на мысли, насколько неловко ощущает себя в высшем обществе. Он не хотел, чтобы Беатрис заметила, как сильно он напуган.

— Прости, я чуть не опозорил тебя, — заговорил он на франкском наречии. — Я не привык к дворцовому этикету.

— Вовсе ты меня не опозорил, — ответила Беатрис на том же языке. — У них тут приняты нелепейшие церемонии. Спе­циально, чтобы смутить нормального человека, именно для этого они и придуманы.

— Не понимаю...

— Они заставляют тех, кто допущен, ощущать себя осо­бенными, а тех, кто не допущен — ущербными. Весьма изо­щренный способ унижения. А послушать ее завуалирован­ные угрозы и «тонкие» намеки! Такое поведение просто недопустимо, и я удивлена, что она так разоткровенничалась.

— Мы в опасности, — сказал он.

— Любой придворный всегда в опасности, — сказала Беа­трис. — Это цена, которую приходится платить за большие возможности. Проводи нас в наши комнаты, — велела она евнуху, снова переходя на греческий.

Они двинулись в обратный путь по коридорам, останав­ливаясь, чтобы обменяться официальными приветствиями и паролями со стражниками, стоявшими у каждой двери. Лу­ис уже успел устать от всего этого. Даже для бывшего мона­ха, вся жизнь которого была пронизана обрядами, правила византийского двора казались тяжкими и бессмысленными.

Они добрались до своих дверей и вошли. Луис тотчас за­метил, что все его бумаги и книги исчезли.

— Ты прибирался в комнатах? — спросил он слугу.

— Нет, господин. — Луису показалось, что слуга как-то не особенно переживает из-за вторжения воров. Он уже хотел накричать на него, потребовать ответа, как он допустил та­кое безобразие, однако, раскрыв рот, тут же потерял нить рассуждений и вместо того принялся выяснять, что именно пропало.

— Что-нибудь ценное украли? — спросил Луис. Беатрис подошла к небольшому сундуку у кровати. Замок был взломан.

— Мои кольца на месте, — сказала она.

Луис в изнеможении привалился к стене. Тот, кто забрал его бумаги, даже не удосужился инсценировать ограбление. Беатрис в задумчивости опустилась на кровать. Луис поду­мал, а что в подобной ситуации сделал бы ее отец? Он пере­хватил бы у противника инициативу. Но как именно? У него зародилась одна идея.

— Нас слишком долго трепали враждебные вихри. Наста­ла пора нам самим устроить бурю.

— Что ты хочешь предпринять?

— Я же квестор начальника священных покоев, которому поручено провести расследование, — объявил Луис, — вот я и проведу расследование, я выдвину обвинения и посмотрю, чего можно добиться угрозами там, где бессильны уговоры.

Глава семнадцатая
Вала [15]

Болли Болисон сидел на берегу моря, глядя на темный гори­зонт. У него за спиной раскинулся палаточный город, над ко­торым хлопали на ветру знамена с волками и воронами. Никогда в жизни он не видел подобной картины: сверкающий черный океан, небо оттенка железа и серебристо-голубой воздух.

Собаки в лагере будто взбесились, они непрерывно лаяли и рычали на падающий снег. Над морем парили две чайки, они громко переругивались, скандалили, как будто споря, что сейчас: день или ночь. Где-то рядом заходился в плаче ре­бенок, и никто не успокаивал его.

— Неужели это оно, вала?

— Не называй меня так.

Женщина, сидевшая рядом с ним, была не молода, но в сла­бом голубоватом свете казалась удивительно красивой.

— Но ведь это правда. Я не знаю никого мудрее тебя.

— Я не владею даром, Болли. Это у твоей матери руны жи­ли в душе, а у меня нет.

— Но ты же видишь.

— Только чужими глазами. Хотя это правда, я вижу.

— Возможно, это и есть конец, то, что творится здесь?

— Не знаю, Болли.

Женщина повернулась к нему, и оказалось, что пра­вая половина ее лица ужасно изуродована. Это был шрам от ожога — ни нож, ни меч не способны так изувечить кожу.

— Если бог умрет здесь, что потом?

Она отмахнулась от вопроса пренебрежительно и в то же время раздраженно.

— То же, что и всегда. Смерть, боль, перерождение. Как обычно.

— Элиф пытается этому помешать.

— Элиф человек. Он сначала делает, а потом думает, — от­ветила она.

— Он старается защитить тебя.

— Меня нельзя защитить, — сказала она. — Элиф играет свою роль в замыслах богов, и хотя он действует, надеясь по­мешать им, он попросту ускоряет свою гибель и гибель тех, кого надеется спасти.

— Я смогу тебя защитить, если ты мне позволишь.

— В защите нуждаюсь вовсе не я. Мы сейчас там, где Один почерпнул мудрость. Мы там, где он сделался безумцем. Ес­ли он вернется сюда, то погибнет целый город.

— Меня это вполне устраивает, — заметил Болли Боли­сон. — Тогда все мы здорово разбогатеем.

— Это необходимо прекратить, Болли. Я больше не могу.

— Не можешь чего?

— Вечно терять своих сыновей. Отсылать их прочь, пря­тать, чтобы спасти от взгляда безумного бога.

— Твои сыновья мертвы, вала.

Женщина поглядела на море.

— Я слишком долго живу, — сказала она. — Боги думают, будто благословили меня, но на самом деле это тяжкое про­клятие.

— Они в самом деле тебя благословили. Сегодня ты точно такая же, какой я увидел тебя впервые.

— Внешне — возможно, — согласилась она, — но я так устала, Болли. Я должна это сделать.

— Ты уверена, что источник именно там, где ты говоришь?

— Хотя бы это мы видели.

— Тогда позволь мне пробраться в эту тюрьму, и я все сделаю.

Она покачала головой.

— Обряд занимает много времени, кто-нибудь обязатель­но заметит. Нам необходимо сначала захватить тюрьму, Болли.

— Ты говоришь об обряде, хотя только что утверждала, будто не владеешь даром.