— Я свободна, Роджер. Найлз широко раскрыл глаза.
— Что?
— Нельзя вечно сражаться с Императором с помощью одного только прагматизма.
Найлз сокрушенно покачал головой. Несколько серебряных волосков вылетели из его седой прически. Казалось, он с каждой минутой все сильнее старится.
— Ты выбрала неудачное время, Нара. Идет война.
Она понимала его точку зрения. Защищая Империю, монарх всегда находился на пике власти. Однако это утверждение имело и обратную сторону. Именно на своем пике власть более всего одурманивает.
— Я собираюсь всей Империи Воскрешенных сказать то же самое, что сказала Заю, — заявила она. — О планах Императора насчет Легиса.
Найлз устремил на нее взгляд, полный отчаяния.
— Они убьют тебя, — прошептал он.
— Пусть.
— Воспользуйся всем, что тебе известно, и попытайся откупиться.
Она покачала головой. Никакого выхода для нее не существовало и существовать не могло, уж Император об этом позаботится.
— Нара, из тебя выпустят кровь, каплю за каплей.
— Но сначала я настрою против него целое поколение людей.
Найлз облизнул пересохшие губы. Оксам понимала, что он все еще пытается найти какой-то выход, и вдруг догадалась, в чем состоит главный недостаток ее старого консультанта. Какой бы лютой ненавистью он ни пылал к мертвым, Найлз всегда боролся с ними с предельной осторожностью, выстраивал планы медленно и скрупулезно. Он недолюбливал драматизм.
— Сколько тебе лет, Роджер?
— Много. Жутко много, — отозвался он. — Так много, что я знаю, как остаться в живых.
— В этом твоя проблема. Война порой требует жертв.
— Ты говоришь о самоубийстве, Нара. Она кивнула.
— Верно, Роджер. О заслуженном и хорошо обдуманном самоубийстве.
Старик-консультант устало сел рядом с ней. Нара с ужасом увидела, что его лицо залито слезами.
— Тридцать лет я потратил на то, чтобы привести тебя сюда, сенатор, — проговорил Найлз и всхлипнул.
— Знаю.
— И вот как ты мне отплатила? Мгновение на размышление — и ответ пришел сам собой.
— Да. Именно так.
Потом они какое-то время сидели молча. Оксам отключила поле вторичного зрения, прервала поток мнений и позерства, хлынувший в комиссии, слушания, дебаты. Неповоротливая машина законотворчества совершала неуклюжий маневр, разворачиваясь против принадлежащего к ней человека, против «своей». Лучи восходящего солнца заблестели на гранях кристаллов, осторожно перенесенных в кабинет из прежнего офиса Найлза. Похожие на дерево, увешанное множеством крошечных зеркал, кристаллы, хранившие бесчисленное множество данных, отбросили на стены отражения лучей от своих граней — веселых солнечных зайчиков.
Нара Оксам слушала тяжелое дыхание Найлза, и ей было жаль, что она не может избавить его от этих страданий. Ей по-прежнему требовались его советы. Она надеялась, что Найлз от нее не отвернется.
И словно бы услышав ее мысли, старик развел руками и спросил:
— А мне-то что теперь делать, сенатор? Она взяла его за руку.
— Постарайся потянуть время. Потом соглашайся на судебное разбирательство. Но никаких свидетелей в мою защиту. Свидетельствовать буду только я сама. С самым широким, насколько возможно, освещением в общественных средствах массовой информации.
Найлз нахмурился, отчаяние в его взгляде сменилось сосредоточенностью.
— Тебе попытаются заткнуть рот, сенатор. Государственные тайны, сама понимаешь.
— Они не смогут изолировать весь Сенат, Роджер. А лишить меня сенаторского иммунитета может только Сенат, и больше никто.
Найлз прищурился. У него появилась информация к размышлению, и в его глазах сразу вспыхнули искорки.
— Пожалуй, больше никто, сенатор.
— И я имею право выступить на процессе, где будут судить меня.
Найлз кивнул.
— Конечно. Даже закон о столетнем табу стоит ниже сенаторского иммунитета. Так что, по большому счету, заставить тебя замолчать смогут только после того, как Сенат официально решит изгнать тебя из своих рядов.
— Теперь, когда я избрала смерть, возможностей у меня больше, — сказала Нара.
И задумалась над собственными словами. Она прямо сейчас могла выйти к Рубикону и обратиться к толпе представителей новостных каналов, вооруженных камерами. Она могла рассказать этим людям о том, что замышлял Император сотворить на Легисе. Но новостные каналы не смогут передать информацию, подпадающую под действие закона о столетнем табу. Так что раскрыть чудовищные планы Императора она могла, только выступив в Сенате.
— Я дождусь разбирательства и сыграю свою роль, когда на меня будет смотреть вся Империя.
— Аппарат уничтожит все твои слова. Прекратят вещание из Сената.
Нара посмотрела на Найлза и кивнула.
— Значит, нам нужно придумать запасной план. Как опубликовать мою речь, если мне заткнут рот. Это должно быть что-то такое... немножко нелегальное — вроде того, как мы распространяли слухи на Вастхолде.
— На Родине это будет непросто. Все коммуникационные сети — в руках у аппаратчиков.
Нара на миг задумалась.
— Пожалуй, я знаю, как обойти Аппарат. Есть у меня кое-что, прибереженное на черный день.
Найлз озадаченно посмотрел на нее, и вымученная улыбка немного смягчила хмурые черты его лица.
— Что ж, все-таки хоть самую малость прагматизма я в тебя вколотил, сенатор.
— Не прагматизма — тактики, — поправила его Оксам. — Пусть только меня услышат, и Император сильно пожалеет о том, что тысячу лет назад не умер своей смертью.
АДЕПТ
— Мне нужно отправить сообщение, — повторил Зай.
Адепт Харпер Тревим взглянула на него, пытаясь приспособить свое сознание к лихорадочному ходу времени живых. Насколько проще было смотреть на стены. Даже тускло-серый цвет гиперуглерода, такой светлый по сравнению с густо-черным, казался богатым и привлекательным на фоне продолжающейся реанимации.
Симбиант Тревим продолжал трудиться, дабы полностью оживить ее. Ее новое сердце еще не полностью восстановилось. Угодливые, трудолюбивые клетки Другого взяли на себя большую часть работы и реставрировали трехстворчатый и митральный клапаны. От выстрелов Зая ее головной мозг не пострадал, но зато легкие и позвоночник были немилосердно изрешечены дротиками.
Адепт была едва в сознании. Когда она закрывала глаза, то за сомкнутыми веками перед ней представал алый горизонт — первый знак воскрешенных.