Она снова расхохоталась, громко и нагло, а её кобыла стукнула копытом. Лёд загудел, и Марвину почудилось, что этот гул отдаётся ему в ноги, хотя он стоял в нескольких шагах от берега. Отсмеявшись, женщина обратила на него чёрные уголья глаз.
— Ладно, мессер, полноте, не сердитесь на меня. Живу тут совсем одна, вконец одичала. Простите бедную глупую женщину? Я приглашаю вас под свой кров. Вы слишком хороши собой, чтоб кормить вами моих волков.
— Месстрес, я Марвин из Фостейна, — медленно сказал он. — И я… почту за честь вступить под ваш кров, если только буду уверен, что вас не отяготит моё присутствие.
— Вы из столицы? — удивлённо спросила женщина; за этим последовал новый взрыв смеха, правда, совсем короткий. — Ах я, провинциальная дура, совсем манеры позабыла! Я хозяйка Мекмиллена, и буду счастлива принять вас под свой кров, если только вы не принесёте туда зла. Вы не принесёте зла в Мекмиллен, Марвин из Фостейна?
Она не улыбнулась, задав последний вопрос — напротив, её лицо вдруг затвердело, и ровный румянец, выступавший на нём, казался подобием глянца, которым покрывают щёки фарфоровых кукол. Пегая кобыла хозяйки Мекмиллена испустила хриплое ржание и снова с силой ударила копытом по льду.
— Видите, мессер, тут схвачено крепко. Идите без опаски… коли и впрямь не принесёте зла в Мекмиллен. А иначе — поворачивайте назад.
И вновь — копытом о лёд. Гулко — но не более того, ни треска, ни хруста из-под стальной подковы не разнеслось, стало быть, лёд впрямь выдержит…
Если только, Марвин из Фостейна, ты не принесёшь в Мекмиллен зла. Так? Интересно, можно ли считать злом намерение выпытать у жителей этого замка местонахождение Мессеры, если она уже уехала, или её саму, если она всё ещё там? И твёрдую решимость добиться желаемого любой ценой?
Может, и так, да только к чему это знать хозяйке Мекмиллена?
Она смотрела Марвину в лицо чёрными, как кора уснувших деревьев, глазами, и Марвин, глядя на неё, безмятежно улыбнулся и солгал:
— Нет, благородная месстрес, я не принесу в Мекмиллен зла.
— Что ж, хорошо, — сказала женщина — и всё закончилось. Она умолкла, и ничто не отразилось на её лице. Просто развернула лошадь — вернее, лошадь развернулась сама, без видимого усилия со стороны всадницы, и пошла с места в галоп, а наездница, которой полагалось рухнуть прямиком на лёд, даже не шелохнулась. Лишь алый кушак её платья взметнулся, мешаясь с тёмными прядями волос, да снег брызнул из-под замелькавших лошадиных копыт. Миг — и перед Марвином снова была только заснеженная поверхность озера, взрыхлённая вереницей следов.
— Ну ты и дурак.
Да что ж это такое, в самом деле?! Марвин снова обернулся, на сей раз туда, откуда пришёл сам, но снова на женский голос. Впрочем, теперь он сумел скрыть изумление, да и было оно минутным: в женщине, стоявшей чуть поодаль от него, не оказалось ровным счётом ничего необычного. В отличие от той, которая только что скрылась за деревьями… или растаяла меж них.
— Ты кто, мать твою, такая? — спросил Марвин. Изначально заданный собеседницей тон разговора как нельзя более соответствовал его настроению. Та посмотрела на него с чувством, возмутительно напоминавшим жалость. Это снова оказалась всадница, впрочем, ничего эфемерного в ней не чудилось: девка как девка, лет семнадцати на вид, чернявая, коротко стриженная, одетая по-мужски и хорошо снаряжённая. Не один он, видать, ломится через буреломы на север… «Да она же шла по дороге, которую я тут, матерясь, прокладывал!» — внезапно понял Марвин и скрипнул зубами от злости.
— Коль уж тащилась за мной, могла бы пораньше объявиться да подсобить, — еле сдерживая ярость, бросил он, так и не дождавшись ответа на предыдущий вопрос. Девчонка не фыркнула и даже не усмехнулась — лишь уставилась на него, как на полного недоумка.
— А то, что я жизнь тебе только что спасла — мало?! — будто ушам своим не веря, проговорила она. Марвин, уже положивший руку на круп Ольвен и собравшийся вскочить в седло, так и замер.
— Жизнь? Мне?!
— Ну так не себе же! Это ведь не я местную гайнель прогневила. Вот тоже мне, умник какой, — врать ей вздумал, прямо в глаза!
— Гайнель? — ничего не понимая, переспросил Марвин.
— Ох уж мне эти единобожцы, — покачала головой девчонка. Она тревожно оглядывала берег, будто и сама чего-то ждала. Марвин заставил себя не следить за её взглядом. — Совсем забыли, где живёте. Гайнель — дух-хранитель изначальной земли. Мекмиллен был заложен ещё до появления в Хандл-Тере Святого Патрица с его сворой, и владельцам замка хватило ума не гневить древних духов. За что они теперь и платят, отваживая опасности. Ты, мессер, опасность для Мекмиллена, ты сам это знаешь, и врёшь в лицо духу-хранителю. Да, почитай, если бы она тебя теперь утопила, ты бы ещё легко отделался!
— Так она… — Марвин всё же обернулся — и обомлел. Снег, только что взрыхлённый копытами пегой лошади, снова лежал ровным пластом — смёрзшимся, будто не только засыпать успело, но и морозом схватить… словно всадница проходила здесь несколько дней назад. Или вовсе не проходила.
Марвин судорожно выдохнул густое облачко белого пара, на миг застившее ему взгляд.
— Так она… всё-таки неживая была.
— Гайнель-то? Ну, о них всякое говорят. Может, эта и правда призрак кого-то из Мекмилленов. Судя по тому, как она близко к тебе подобралась — и впрямь сильно чуяла. Да и ты уши развесил… Со стороны поглядел бы на себя! Ох, ну даёте вы, южные, — лезете на север, ничего о наших богах не зная.
— Ты… язычница?!
— Предайте меня священному суду, мессер единобожец, — съязвила девушка. — Небось целее будете.
Марвин хотел ответить — и понял, что нечего. Гул от удара призрачным копытом по льду всё ещё отдавался в его теле.
— Почему она ушла? — не сводя глаз с переливавшегося в солнечных лучах льда, спросил Марвин.
— Потому что меня увидела. Гайнель может говорить с человеком лишь один на один. И убить его тоже может, только когда он в одиночестве. А ты, мессер мой, теперь не один.
— С чего бы это? — обернувшись к ней, неприязненно спросил Марвин. Он заметил на бедре у девчонки короткий меч, но знал, что в случае чего справится с ней без труда.
Если только прежде странная, отталкивающая и вместе с тем чарующая дева на том конце озера не позовёт его за собой, и он не ступит на лёд, который мгновенно проломится под его ногой.
Чернявая девушка снова фыркнула, поправила перевязь и сказала — так, будто он спрашивал очевидное:
— Да потому что и мне надо в Мекмиллен. И потому что раз уж здешняя гайнель тебя учуяла, она учует и меня.
— Ты тоже в Мекмиллен не с добром? — невольно усмехнулся Марвин.
— Взгляни-ка на меня, единобожец! — хохотнула девушка и широко раскинула руки, открывая грудь, плотно охваченную кожаным доспехом. — Похожа ли я на святошу, что будет ломиться за самонадеянным дурнем по бурелому — за добром?!