— Ты сам убил его? — возбужденно спросила Рослин.
— Конечно. Иначе некроманты ничего не смогут сделать, даже их магия не подействует.
— Маленькая госпожа, — как в тумане позвала Эллен. — Идите... ко мне.
— Глупая ты женщина, — улыбнулся Глэйв. — Думаешь небось, что я ради этого пояса освежевал новорожденного младенца. А мясо съел.
— Она дура, — не сводя глаз с пояса, отстраненно сказала Рослин.
— Вижу, — кивнул Глэйв. — Эллен, этот человек был моим врагом. Давним и сильным врагом. Он убил многих и многих. Если бы в той битве победил он, то сейчас носил бы одежду из моей кожи. И я в преисподней пил бы черное вино за его силу и доблесть, как он сейчас пьет за мою.
— Вы... странные, — с трудом проговорила Эллен.
— Мы просто не совсем такие, как вы. Каждый сам решает, как ему поступать со своими врагами.
— Я его хочу, — упрямо сказала Рослин. Это было то самое страшное упрямство, которого Эллен за пять лет приучилась бояться, но Глэйва оно не беспокоило.
Рослин коснулась пальцами выдубленной кожи. Глэйв мягко отвел ее руку, серьезно сказал:
— Нельзя, девочка.
— Я хочу.
— Нельзя. Для тебя от него — никакой пользы. Это ведь был не твой враг.
Она подняла на него глаза — черные, как доспехи тальвардского знаменосца.
— Тогда я убью тебя и стану носить твою кожу. Так — можно? Глэйв расхохотался, вдруг схватил ее — крепко-крепко, закружил по залитому солнцем лугу. Потом чмокнул в макушку, поставил на землю.
— Будь ты старше лет на пять, я бы женился на тебе.
— Слишком поздно, я уже обручена и скоро выйду замуж, — спокойно ответила Рослин, оправляя юбку.
Глэйв несколько мгновений смотрел на нее, потом сказал:
— Я надеюсь. Очень надеюсь на это.
— Ай! — возмущенно вскрикнула женщина и добавила что-то, что могло быть только ругательством.
Глэйв увернулся, и шлепок крепкой мозолистой ладони пришелся на затылок подвернувшегося под нее мальчишки. Мальчишка обиженно взвыл, мать прикрикнула, видимо, зная, что и ему есть за что.
На открытом огне жарилось мясо, кругом шумно бегали дети, собаки и куры, Глэйв смеялся, его тетка — высокая дородная женщина с простым крестьянским лицом и блестящими черными волосами — сердито лопотала, потирая ущипленную поясницу. Хозяйство у нее, похоже, было такое же большое, как и семья, — Эллен почти сразу сбилась, пытаясь пересчитать чумазых босоногих детей, носившихся по двору.
— Я ей сказал, что вы иностранки, — пояснил Глэйв Эллен, когда страсти по поводу неожиданного визита племянника немного улеглись. — Она женщина простая, политика ее не интересует, пока сюда не сунутся войска, а они обходят Врельере стороной, там самоуправление. Переночуйте здесь, утром я вам покажу дорогу к городу.
— Сколько же у нее детей? — не удержавшись, спросила Эллен.
— Четырнадцать, кажется. Во всяком случае, два года назад было столько... может, уже и больше. Или меньше. — Он обернулся к тетке, что-то спросил, а получив ответ, засмеялся. — Она сама точно не знает.
— Хороша же мать, — коротко сказала Эллен.
— Мы не такие, как вы, — с улыбкой повторил Глэйв свои недавние слова и повернулся к Рослин. Та стояла чуть в стороне и смотрела на суетящуюся детвору, как смотрела бы на тараканье гнездо. К ней как раз подбежала девочка примерно ее возраста, восхищенно схватила за рукав, что-то затараторила. Рослин отступила назад, молча глядя девочке в лицо.
Глэйв и Рослин шагнули к ней одновременно. Тальвард что-то резко крикнул своей малолетней кузине, та испуганно отскочила, будто ей сказали, что у Рослин заразная болезнь.
— Это же какая-то развалюха, — сказала Рослин. — Не хочу я здесь ночевать.
Что-то кольнуло Эллен изнутри. Странное ощущение, будто когда-то кто-то уже говорил ей эти же слова — и тогда она ответила... что же она ответила?..
— А в лесу с волками хотите? — проговорила она с внезапной жесткостью, и Рослин вздрогнула. Несколько мгновений они не могли отвести друг от друга глаз, и в этом было что-то очень странное — кажется, это заметил даже Глэйв, потому что выждал немного, прежде чем заговорить:
— Сами понимаете, лишнего места здесь немного. Девочке уголок найдется, а нам с тобой, Эллен, придется заночевать в сарае. Обещаю не приставать, если первая не начнешь.
Эллен собиралась ответить, что лучше проведет ночь во дворе, но ее опередил пронзительный крик тетки Глэйва. Кто-то из детей невзначай перевернул сковороду — почти готовый окорок, которым собиралась ужинать вся семья, упал в огонь, разом взметнувшийся столбом в человеческий рост высотой.
Не думая ни мгновения, Эллен бросилась к костру и сунула руки в огонь. Поверхность мяса была сухой и шероховатой — как раз готово. Она выхватила окорок из пламени и бросила на траву, кто-то тут же залил его водой.
Потом стало очень тихо.
Эллен оглянулась. Примолкшие дети, их мать, Глэйв — все стояли вокруг и не сводили с нее глаз. На миг ей почудилось, что они смотрят так, как обычно смотрит на нее Рослин, когда в ее глазах нет презрения.
Тальвардка что-то негромко сказала. Глэйв произнес:
— Она говорит, что ты ненормальная, и я с ней согласен. Эллен стало неловко. Она спрятала за спину покрасневшие руки.
— Они бы без еды остались, — пробормотала она.
— Я бы мечом мясо из огня вышиб. Или его водой бы залили. Зачем ты это сделала?
Эллен сжала губы. Тальвардка покачала головой, шагнула к ней, снова что-то сказала. Глэйв перевел:
— Просит, чтобы ты руки показала.
— Не стоит. Все в порядке. Правда.
Женщина силой заставила ее выпрямить руки и долго их рассматривала, качая головой и приговаривая одно и то же слово. Эллен не ощущала ее прикосновений.
Наконец тальвардка заметила, что ее дети все еще стоят и смотрят, и прикрикнула на них. Прежний шум и гам тотчас возобновились.
Глэйв взял Эллен за локоть.
— Идем. Поговорим. Она не стала спорить.
Рослин стояла у стены дома, сложив руки на груди, и неотрывно смотрела на нее.
— Вот этот сарай, — сказал Глэйв, открывая низкую скрипучую дверь. Из полумрака пахнуло свежим сеном. Запах был сладкий и немного успокаивал.
Эллен молча шагнула внутрь, подхватила юбки, с размаху села в солому.
— Змей здесь нет?
— Только одна. Но она осталась снаружи и будет спать в доме. Я хотел увести тебя от нее... чтобы кое-что тебе сказать.
Эллен откинулась на сено, забросила руки над головой, глядя в прорехи крыши, уже почти неразличимые в сгущающихся сумерках.